– Господи! Опять математика!..
– Что вас так перекосило? Не любите математику? А шахматы, дорогой мой, вы любите?
– Какое вам дело, проф, до моих симпатий или антипатий? – голос Фергюсона знакомо зазвенел. – Да, я не люблю цифры. Довольны? Не люблю, потому что от них за версту веет скукой и мертвечиной. И к шахматам не питаю уважения. Потому что не знаю, в чем тут отличие от того же баскетбола или рэгби. Гибкая память и оперативный поиск – вот и вся суть ваших шахмат! При всем при том ни грамма фантазии и ни грамма души. Все подчинено вполне четким правилам и укладывается в определенное число комбинаций. Скучно, Пилберг. Более, чем скучно!
Гуль услышал шумное пыхтение Пилберга. Как видно, терпение профессора иссякало.
– Вы непробиваемый осел, Ферги! Вот что я хотел вам сказать!
– Тогда чего ради вы зазвали меня за свой стол?
– Да оттого, что таких, как вы, тоже должен кто-то поучать!
– Благодарю покорно, – Фергюсон рассмеялся. – Честное слово, проф, не понимаю, почему вы до сих пор еще здесь? Убежден, Мудрецы приняли бы вас с распростертыми объятиями…
Мудрецы!.. Гуль вздрогнул. Вырванное из контекста слово, сияющими всполохами замерцало перед глазами. Некто, обладающий голосом флейты, нежно и восхищенно прошептал его по слогам. Сначала в правое ухо, а затем, обойдя Гуля по невидимой дуге, в левое. Это не было бредом. Кто-то из
Агитаторы… Гуль усмехнулся. Что ж, пусть… В конце концов это тоже было в последний раз, и он не возражал.
Глава 9
Наверное, Гуль так и не повзрослел. Что легко воспринималось сверстниками, для него превращалось в настоящую драму. Отъезд на месяц в пионерлагерь, школьная помощь колхозу, стройотряды и наконец армия – все переносилось болезненно и тяжело. Тоненькие нити, связывающие с местом, где довелось впервые встать на ноги, вдоволь посмеяться и поплакать, представлялись ему чем-то вроде живых множественных рук, поддерживающих на всем жизненном пути. Всякий раз, лишаясь этой поддержки, он погружался в тоску и одиночество. Скверная черта характера, если разобраться. Жить маменькиным сынком – несладко. Но как случилось, так и случилось. И черт с ним! Гуль вовсе не желал себя переделывать. Всесильная самостоятельность, коей так гордились окружающие, ничуть не привлекала его, скорее наоборот – отвращала и отталкивала. Будучи, как ему думалось, человеком сметливым, он раскусил ее суть, и суть эта оказалась горечью недозревшего плода. Мускулы, кулаки и всепоглощающий цинизм – вот три кита, на которых покоилась понятие личностной автономии. К каждому из слагаемых Гуль готов был прибегнуть и прибегал, но лишь в моменты исключительных ситуаций, неизменно испытывая при этом стыд. Он принимал действительность, как непьющий воспринимает стакан с ядовито-бордовым портвейном. При этом он всегда знал, что пьющим ему никогда не стать. В какую бы даль не забрасывала Гуля судьба, ему не прижиться на новом месте. Отовсюду, сделав все возможное и невозможное, он постарается вернуться домой…
– Гуль!
Вздрогнув, он обернулся. Это была Милита. Черные, как смоль, глаза смотрели в упор. Смешавшись, он даже не задал себе вопроса, каким образом она сумела его выследить. В размышлениях о предстоящем возвращении он забрел довольно далеко от лагеря.
– Милита?…
Лицо ее озарилось улыбкой. Она улыбалась так, словно он произнес не ее имя, а некий чарующий комплимент. Гуль почувствовал, что и его губы невольно превращаются в полумесяц.
– Пилберг велел найти тебя, – сообщила она. – Мне кажется, что старичок не в себе.
– Странно. Я видел его полчаса назад, он был в полном порядке.
Гуль старался не глядеть в глаза девушки. Их можно было сравнить с топким болотом, и, ступив раз, он всерьез опасался утонуть, погрузившись по грудь и по сердце. Взгляд спотыкался, стараясь найти иное пристанище, и не находил. Такой уж была эта Милита. Как не смотри на нее, всегда ощущалось некое неудобство, и, одолеваемые мучительной поволокой, глаза предательски возвращались к первоисточнику смущения. Что поделать? Ему нравились ее глаза. И нравился ее маленький, красиво очерченный рот. А ей, похоже, нравились его нынешнее состояние. Он смущался, и она этим смущением откровенно любовалась. И даже сейчас, в отсутствии слов, между ними завязывалось опасное взаимопонимание. Гуль решил про себя, что, пожалуй, Милита – единственное, о чем он будет жалеть в будущем…
Не сознавая что делает, он взял девушку за локоть.
– Милита! – Шумно, как большой и неловкий теленок, он вздохнул. – Ты бы хотела уйти отсюда?
– Но ведь Пилберг ждет?…
– Ты не поняла меня… – Гуль взмахом руки обвел пространство. – Я говорю об этом. Ты бы хотела выбраться отсюда? Со мной?… Дело в том, что это возможно, я знаю как это осуществить. Да, да! Мне рассказал Зуул! Там, в горах, есть особые проходы, которые могут выводить наружу. Правда, они во владениях Мудрецов, но это не страшно. Они не желают нам зла и потому пропустят нас…
– О чем ты говоришь, Гуль! Туда нельзя ходить!
– Подожди, Милита! С чего ты взяла, что туда нельзя ходить? – Он все еще удерживал ее за руку, но это давалось непросто. Девушка начинала пятиться.
– Все обойдется, Гуль! Правда, правда! – скороговоркой тараторила она. – Ведь другие привыкают, и ты привыкнешь. А Мудрецам верить нельзя. Они ведь только и ждут этого!
– Чего ждут? Чего, черт побери?!
– Ну… Чтобы мы все пошли за ними. А там, в горах, они тут же обратят нас в свою веру и заставят работать на себя.
– Кто вбил тебе в голову эту чушь? Пилберг?
– Это не чушь! Это правда!.. Гуль, миленький, самое главное – не делай опрометчивых шагов. Отсюда невозможно выйти! Ведь мы пытались когда-то!.. А Мудрецы – они всем нашептывают о соблазнах. Но мы не должны их слушать, понимаешь?
Гуль с печалью отметил, что первый сентиментальный порыв прошел. Взаимопонимание улетучилось, они снова были чужими.
Здорово же окрутил их всех Пилберг! Да и чего ради он вдруг решил, что Милита обрадуется его предложению? Тоже, нашелся принц!.. Гуль обозлился на себя. За несдержанность, за длинный язык.
– Значит, говоришь, ждет профессор?
Милита испуганно кивнула. Она, конечно, заметила, что с ним что-то произошло, и это что-то моментально передалось и ей. Глаза ее потускнели, красивые губы обиженно поджались.
– Ну так пошли, – сказал он грубовато. Грубее, чем ему хотелось. – Нельзя заставлять ждать такого человека, как Пилберг, верно?
С Пилбергом действительно творилось неладное. Отослав Милиту, он усадил Гуля на единственный стул в мэрии и осторожно чуть ли не на цыпочках приблизился к выходу. Плотно прикрыв дверь, некоторое время стоял, прислушиваясь, словно там, снаружи, кто-то невидимый подкрадывался к дому и профессор должен был обязательно это уловить. Когда он обернулся, Гуль обратил внимание на его побелевшие губы и на опасно блуждающий взгляд.
– Он вернулся, – не то вопросительно, не то утверждающе произнес Пилберг.
– Да, Зуул здесь, – брови Гуля удивленно скакнули вверх. Профессор боялся гостя!.. Это было столь очевидно, что Гулю немедленно захотелось сказать что-то доброе, успокаивающее. – В чем дело, проф? Он самый обыкновенный человек, как вы и я. Ну, может, не совсем обыкновенный… Но лично мне он вовсе не показался страшным. Так что причин для паники нет.
– Значит, тебе он понравился?
Гуль пожал плечами.
– Наверное, да. Но… Я не совсем понимаю вашу политику, так что давайте-ка без обиняков. Чего вы хотите?
– Чего я хочу? – Пилберг задумался над вопросом. Медленно пройдясь туда-сюда, ответил невпопад:
– Узнать… Кое-что узнать… Они сейчас вдвоем?
