перекрытий, каменные стены дымились от жара. Гуль в страхе оглядел себя. Кожа на руках и лице была в порядке, на теле красовалась все та же драная гимнастерка. Он так и не успел переодеться во что-нибудь мало-мальски приличное. А теперь все уничтожил пожар.
Заслоняясь от летящих искр и гудящего пламени, Гуль осторожно двинулся вперед.
А ведь он мог бы запросто сгореть. Ведь бывает такое: засыпают и не просыпаются. Ему просто повезло. Пламя обошло его стороной…
Гуль остановился. Ему показалось, что его с размаху ударили кулаком по затылку.
Почему он решил, что повезло? Может ли вообще человеку, угодившему в пламя так повезти? Гуль снова огляделся, и страх металлическими пальцами сдавил горло. По спине, рассыпая волны холодных мурашек, прошлось гусиное перо, и зыбкие надежды, еще теплившиеся в сердце, растаяли подобно шагреневой коже. Он шел в ревущем пламени, не ощущая ни боли, ни температуры. Пляшущий огонь мешал видеть, но не мешал дышать. Гуль не кашлял и не задыхался. Дым и угарные газы всасывались его легкими с той же естественной небрежностью, как еще совсем недавно вдыхался прохладный кислород городских окраин.
Гулю снова захотелось присесть. Ноги не держали его. Гладкими тяжелыми шарами мысли сталкивались в голове и разбегались в поисках единственно необходимой лузы. Только вместо бильярдного бархатного стола перед ними расстилалась плоская бесконечность, и все, что им оставалось делать, это панически биться друг о дружку и вновь разбегаться в злополучные дали.
Окружающее меняет человека, а человек меняет окружающее. Второе происходит быстрее первого, и потому экологи пророчат катастрофу. Но иное произошло с ними. Они угодили в тот раскаленный и спрессованный неимоверным давлением мир абсолютно неподготовленными. Тем не менее они не погибли, – с телами их что-то случилось и они умудрились выжить. Почему же обратного не происходит теперь?…
С ужасом Гуль посмотрел вниз. Гигантским многоголовым щенком пламя металось вокруг него, подскакивая к самым ногам, заискивающе облизывая сапоги, ладони безвольно свисающих рук. Но он по- прежнему чувствовал лишь легкое тепло и не более того. Огонь являл собой буйную энергию, которая вовсе не стремилась умертвить его плоть.
Увлекая за собой тучу искр, сверху обрушилась балка. Здание содрогнулось. И тут же где-то впереди часто застучало, явственно послышались чьи-то голоса. Гуль вобрал голову в плечи. Кто это?… Люди? Но им-то что тут делать?
Струя шипящей пены вырвалась из огненной круговерти, пузырчатой клейковиной стала стремительно заливать пол. Помещение заполнилось густым паром. Стоило ему чуть рассеяться, как из дымного чада вперед шагнуло сверкающее человекоподобное существо. Серебристое, складчатое одеяние, толстое стекло шлемофона, за которым Гуль разглядел ошеломленные глаза. Человек, обряженный в термостойкий скафандр, взирал на Гуля, как дикарь взирает на спустившегося с небес космонавта. Широкий раструб с кишкой шланга выпал из рук пожарного. Он сделал слепое движение, словно пытаясь поднять его, но так и не сделал этого. Пена вольно и щедро проливалась на пол, превращая его в заснеженную поляну. В каждой полыхающей комнатке должна было теперь появиться подобная поляна… Пожарный продолжал изумленно таращиться, и, не выдержав, Гуль развернулся, торопливо шагнув в огонь, подальше от этих неверящих глаз. Веселящаяся плазма вновь обняла его за плечи, лаская потрескивающим говорком, повела куда-то вниз по белым от жара ступеням.
Да, он больше не боялся пламени. Во всяком случае это было менее страшно, чем точечки зрачков того человека. Выражение, застывшее в глубине этих расширенных глаз, напоминало чем-то тот благоговейный ужас, с которым взирала на него подружка непутевого Дина. Долли – так, кажется, ее звали…
Спустившись на первый этаж, Гуль разглядел в просветах между дымными клубами улицу, запруженную машинами. Поблескивая серебристыми костюмами, пожарные быстро и умело разматывали ленты шлангов, с баграми наперевес бежали к горящему зданию.
Что ж… Значит, этот путь для него закрыт. Опираясь рукой о стену, Гуль двинулся подальше от лопнувших витрин.
Наружу он выбрался через служебный ход. Здесь тоже суетились люди, но их было значительно меньше, и, улучив момент, он перебежал заставленный контейнерами двор, стараясь не оборачиваться, укрылся в тени ближайшего дома. Редких зевак он не опасался. Лица людей были обращены к огню, ничего другого они сейчас не видели. Оба этажа магазинчика, из которого Гуль только что выбрался, полыхали вовсю, и зрелище действовало завораживающе. Впрочем, на Гуля оно уже не могло произвести сколь- нибудь сильного впечатления. С осторожностью продвигаясь вперед, он выбрел наконец на пустынную улочку.
Над городом зависла ночь, прохожих было чрезвычайно мало. Шагая по тротуару, он подумал, что ему все равно придется переодеться. Чужая страна, чужие люди… Как только наступит день, его гимнастерка тут же привлечет к себе внимание, а Гуль не желал более видеть глаза, как у того мужчины в пожарном скафандре. Сейчас, как никогда, он страшился людского любопытства, потому что знал, что за любопытством последует ужас. Он был
Через несколько кварталов он нашел то, что искал.
Магазин, торгующий одеждой. Гуль не сумел разгадать неоновой трехцветной надписи, но в этом не было особой нужды. Сквозь стекло он рассмотрел торжественно-напряженные фигуры манекенов. Кто-то из этих лакированных существ сидел в кресле, закинув ногу на ногу, кто-то стоял, опершись о трость, но все, как один, взирали на человека в гимнастерке чуть свысока, презрительно улыбаясь ярко прорисованными ртами. Кто знал, что они думали про него своими пластиковыми мозгами. Должно быть, что-то весьма нелестное, так как вид у них был пресыщенно-снисходительный, и Гуль решил, что если бы они даже ожили – они и тогда сохранили бы на своих лицах ту же надменную пресыщенность. Он не интересовал их как человек, как возможный покупатель. Он их вообще не интересовал.
Медленным шагом Гуль пересек улицу и, приблизившись к витрине, ударил по ней кулаком…
Уже в полдень Николсон и его ребята были в Каунт-Сити. Полицейское управление услужливо предоставило под резиденцию вместительный особняк, предназначенный для секретных встреч, и именно здесь состоялись первые беседы с очевидцами: пожарником Стивом Хантом и неким Майклом Пикопуло – пьянчужкой, в два часа ночи случайно забредшим на Люмми-стрит – ту самую улицу, на которой в одно и то же время пострадало два магазина.
Мало кто верил в политику Йенсена и его коллег из НЦ. Гипотеза «прямой линии» так и продолжала оставаться гипотезой, хотя им не чинили и препятствий. Сказывалась инерционность громоздких служб, и механизм раскручивался тяжело и со скрипом, тем не менее вовлекая в операцию поиска все большее и большее количество сотрудников.
В прошедшие сутки Николсону довелось поспать не менее полутора часов, и он был счастлив. Объем работы был колоссален, и контролеры, рьяно взявшиеся за дело, не зная всей информации, обращались наверх по каждому подозрительному пустяку. Практически вся команда Йенсена находилась в беспрерывных разъездах по городам из черного списка. Собственно говоря, в Каунт-Сити Николсона заставили примчаться показания Ханта. Протокольные записи свидетельствовали о том, что пожарник видел в огне живого человека. И по словам того же пожарника – странный человек, одетый в военную форму, чувствовал себя в дыму и пламени самым превосходным образом. Должно быть, над бедолагой Хантом вволю посмеялись в полицейских участках, потому что, увидев, с каким вниманием его слушают люди из НЦ, пожарник не на шутку расчувствовался.
– Понимаете, этот пожар вообще был странный.
– Вы хотите сказать, подозрительный?
– Да нет же! Подозрительный – это когда поджог. Там было другое. Я ведь знаю, как и что горит, а там кругом бетон голимый и перекрытие из металлоконструкций. Облицовка консервативная – скорее уж обуглится, но не загорится.
– Однако пожар состоялся.
– И еще какой! Полыхало так, словно кто подливал и подливал бензина. Знаете, как с сырыми дровами?
