для родителей Гуля.
– Он написал его сам?
– Нет, он только диктовал. Бумага вспыхивает в его руках, поэтому писать он не может.
– Фотографии, отпечатки пальцев… Джек! Но ты говоришь о полной идентификации человека! – воскликнул координатор. – Мы не можем ждать эту неделю.
– Мы и не будем ждать, – Йенсен обратил к нему больные глаза. – Нужно действовать по старому плану. Другого выхода у нас нет. Сожалею, но вам, полковник, придется пока поверить во всю эту чертовщину. Перевезем русского в Мемфис, проведем дополнительные анализы. Словом, сделаем все, что успеем. Кроме того, считаю, что наблюдение за городами, угодившими в список, необходимо продолжать.
– Вы думаете, этот русский не единственный? – Беркович нахмурился.
– Нет, не думаю. Но лучше все-таки не рисковать. И еще. Мне необходим помощник. Скоро я буду валиться с ног. С этим парнем нельзя находиться долго в замкнутом пространстве. К сожалению, мы не подумали об этом сразу.
– Джек, по-моему, с кандидатурой в помощники все ясно, – Николсон обиженно выпятил нижнюю губу.
– Нет. Мне нужен опытный физик-экспериментатор, желательно, экстрасенс. Я делаю в этих лабораториях все, что могу, но я мало что смыслю в подобных вещах. А здесь требуется достаточно высокая квалификация.
– Что, в НЦ нет таких специалистов? – Беркович усмехнулся. – Ушам своим не верю, вы ли это говорите?
– В НЦ есть такие специалисты, – Йенсен опустил глаза. – Но у меня возникла идея подпустить к нему Корбута.
– Корбута?…
– Это исключено! – сходу отрубил Симонсон. – Корбут нужен здесь. Он костяк всей поисковой группы. И потом, если с ним что-нибудь случится, кто будет отслеживать маршрут каракатицы, ездить по этим чертовым городам, угодившим на прямую? Нет… Мы слишком зависим от вашего экстрасенса, чтобы впрямую рисковать им.
– Вы правильно заметили: это наш экстрасенс, – сухо проговорил Йенсен. – И мы вправе распоряжаться собственными кадрами так, как нам заблагорассудится.
– Не забывайте, операция проводится совместными усилиями!
– Я не забываю. Именно по этой причине и советуюсь с вами, – Йенсен с апатией подумал, что после того, как все кончится, он будет ненавидеть Берковича с Симонсоном. Наверное, и они будут платить ему той же монетой – просто так, без каких-либо особых причин, лишь потому, что случай свел их вместе, на деле показав, насколько разные они люди.
Он утомленно обратился к координатору.
– Сожалею, но мне не следует долее задерживаться. Я обещал Гулю вернуться пораньше.
– Да, конечно, – координатор обеспокоенно встрепенулся, взгляд его построжал. – Господа, думаю, нам стоит прислушаться к мнению мистера Йенсена. Корбуту мы подыщем временную замену. Уверен, Джек знает, что делает.
…Слабый кисловатый привкус. Что-то отдаленно напоминающее лимонад. Поставив пустую бутылку на стол, Гуль прислушался к себе. Волна за волной тепло разливалось от желудка. Становилось жарко. На всякий случай он отодвинулся подальше от пишущей машинки. В каретку было заправлено очередное письмо домой. Ему удалось напечатать его только с четвертой попытки. Йенсен обещал переправить на родину всю корреспонденцию, и Гуль с радостью ухватился за предоставленную возможность.
Сегодняшним утром с порцией крови из него вышла вторая пуля. И только теперь он по-настоящему чувствовал, что выздоравливает. Тело шло на поправку, а душа болела. Несмотря на чудесную встречу с Йенсеном, Гуль отчего-то не верил в скорое возвращение домой. Препятствия, о которых он не подозревал раньше, вставали на его пути одно за другим. Проблема одежды, проблема с питанием, пагубное воздействие на окружающих, расплющенные пули, которые могли оказаться далеко не последними.
По словам Джека – Гулем заинтересовались определенные влиятельные круги, и отмахнуться от этого факта было никак нельзя. Их интересовали феноменальные возможности Гуля, а его интересовала одна- единственная – возможность возвращения в Россию. Вполне вероятно, что он обманывал себя. Потому что и дома ему не избавиться от тех проблем, что встали перед ним здесь. Он хотел жить в этом мире – и не день-два, а долгие десятилетия. Но можно ли жить уродом среди нормального человечества? Кому нужен еще один Квазимодо?… Расторопный Йенсен умудрился достать для него костюм, сшитый из асбестовой ткани, а чуть позже преподнес медальон из куска обогащенного урана. Под действием радиации раны на груди заживали гораздо быстрее. На какие другие ухищрения придется ему пойти, чтобы сыграть роль полноценного человека? Завести асбестовый гардероб? А стены дома, пол и крышу застелить свинцовыми плитами?…
Гуль покосился на небольшую, размещенную в центре лаборатории оранжерею. Еще вчера лимонного цвета распустившиеся бутоны радовали взор, сегодня они уже съежились и, безнадежно увядая, роняли лепесток за лепестком на увлажненную почву. И именно сегодня, несмотря на затихшую боль, у него возникло тягостное ощущение грозы. Что-то надвигалось на этот дом, на этот город – какое-то стихийное бедствие. Так ему во всяком случае мерещилось. Несколько раз в течение дня он подходил к окну и всматривался в безоблачное небо. Кругом царило спокойствие, и все-таки странная его тревога не утихала.
Медленно Гуль поднес ладонь к пустой бутылке. Волнение мешало сосредоточиться, и все-таки он ясно ее чувствовал – в каких-нибудь трех-четырех сантиметрах – хрупкую, вылитую из стекла твердь. Ладонь напряглась, и он почти воочию увидел, как розовый вибрирующий туман охватил бутыль, передавая кристаллической структуре мучительную дрожь человеческих нейронов. На секунду они стали одним целым – он и эта посудина. А чуть позже с суховатым треском бутылка потекла, опадая вовнутрь себя, съеживаясь сморщенным сухофруктом. Наверное температура нарастала, потому что треск усилился, – стекло плавилось и ломалось одновременно. Осколки дробились в мучнистую пыль, а те в свою очередь сливались в пузырящуюся бесформенную массу. Пальцы горели, словно их подержали над свечой, и несколько раз Гуль встряхивал рукой, пытаясь унять болезненное жжение. Этого Йенсену он еще не показывал. А надо бы показать. Американец приходил в восторг от каждого подобного фокуса. Собственно говоря, все фокусы немедленно превращались в серьезные опыты. Гуль усаживался в странной формы кресло, позволяя опутывать себя проводами и датчиками-присосками, а затем Йенсен подбегал к аппаратуре и начиналось непонятное для Гуля: стрекотали графопостроители, змеились и пульсировали кривые на экранах осциллографов, с одухотворенным лицом Йенсен метался между приборами, без устали что-то подстраивая и измеряя.
За время долгих опытов Гуль успел выложить ему всю свою нехитрую историю, и судя по всему, американец в нее поверил. В свою очередь Гуль услышал об изысканиях НЦ, о возвращении каракатицы, том, что работать, увы, приходится под постоянным контролем военных. Вот почему за Гулем начали следить тотчас после появления в городе, а, убедившись в необычности преследуемого, сотрудников НЦ и вовсе бесцеремонно потеснили в сторону.
Иногда, замечая, что Йенсен начинает уставать, Гуль настаивал на том, чтобы американец отправлялся домой. Йенсен противился, но в конце концов уступал. Сегодня, прежде чем уйти, он попросил Гуля еще раз повторить перед диктофоном ключевые моменты его истории. Особенно интересовали Йенсена имена и чины колонистов, сведения о так называемых Мудрецах. Много времени это не заняло – тем более, что знал Гуль совсем немного. Тем не менее, отправился Йенсен восвояси несколько вдохновленный. Он объяснил, что собирается заглянуть в архивы военных, надеясь выудить информацию о всех пропавших без вести в момент появления каракатицы на полигонах.
Наверное, сказывалось ранение. От опытов и разговоров Гуль уставал не менее своего нового приятеля. Тотчас после ухода Джека он ложился на широкий, застеленный асбестовой тканью диван и засыпал.
Заснул он и на этот раз, однако проспал не более двух часов. Пробуждение оказалось не слишком приятным и прежде всего потому, что проснулся Гуль с ощущением, будто ему снова снился Зуул.
