Старый батыр защищался до последнего. Земля вокруг вся была взрыхлена. Джунгары приняли смерть от его кетменя.
Тайлан рухнул около отца на колени, перевернул его на спину. Лицо Матэ было спокойно, безмятежно. На бороде запеклось несколько капель крови. Открытые безжизненные глаза были устремлены на Тайлана. Умиротворенное лицо не таило обиды — казалось, приди сюда перед самой кончиной Матэ, он и тогда сказал бы: «Ох, дорогие мои, сколько раз я говорил вам: смерти никому не миновать...»
Абулхаир прикрыл веки старого бия. Матэ не раз говорил и другое... На большом совете, с которого он ушел в гневе и обиде на степных правителей, он бросил им: «Не избежать обиды, если мы живем вразброд, не заботясь о будущем!» Обосновавшись в безлюдном месте, копаясь в земле, чего никогда не делали его предки, Матэ говорил всем и каждому: пришло время, настала пора крепко задуматься казахам о том, как быть им дальше? Гривы коней да горбы верблюдов не спасут их ныне: такие грянут беды и перемены, что самый быстрый конь не унесет от них....
Когда скончался Тауке, Матэ, единственный, спросил: «Казахи, о чем вы плачете? О том, что не найдется хозяина для трона, или о том, что не найдется хозяина для страны!» А когда Болата избрали на трон и люди собрались на ханталапай, он предсказал: «Когда на трон восходит умный хан, народ уводит его скот, сам обирает хана. Когда же восходит неумелый и неумный хан, грабежу подвергается его народ, у людей уводят скот. Я знаю Болата с малых его лет. Ни разу не видел, чтобы он взошел на холм, задрал полы, подставил лицо ветру и справил нужду, — вечно прятался по оврагам! Робок он и вял! Радости вам с ним не будет!»
И нынешней весной он говорил людям: «Берегите, казахи, мужей и скакунов!» Однако разве кто-нибудь принял во внимание его слова? Вот и результат: разгромили казахов у их же собственных очагов, И каждый при этом винит не себя - других! И Абулхаир тоже винил во всем Болата, дрыхнувшего в своем дворце в Туркестане и днем, и ночью. Отвечать надо самому, винить только себя! Ведь советы и наставления Матэ предназначались прежде всего для него, Абулхаира... Внял ли он им, а также его мудрости и опыту в полной мере? Увы, нет!
«До сих пор я не могу решиться на большее, чем отойти в сторонку! Отойти и тяжело вздыхать, горько сетовать наедине с собой на незавидную мою долю!.. Да, скрипел зубами, а на решительные действия, на борьбу духу не хватало. Все высчитывал, взвешивал, выжидал.
Когда-то Матэ учил меня: пусть поводырем твоим будет рыжая лиса. Я же истолковывал его слова, как мне было сподручнее и выгоднее: лисья хитрость это-де умение прятаться под каждым кустом! И пока я прятался, рыжая лиса оборотилась красной сукой, лижущей кровь!
Давно, очень давно я не встречал свою лису-судьбу... С тех пор, пожалуй, как пил чай в юрте Матэ, его подавала нам Патшаим, улыбаясь улыбкой рыжей лисы... Вчера повстречал ее на перевале Сугундык. На этот раз она превратилась в заходящее солнце. Прямо напротив меня лакала с шумом из реки кровавой, наполнившей собой ущелье. Проклятая лиса подняла острую морду, свесила язык, глянула на меня и помахала презрительно длинным хвостом... Одному аллаху известно, какими бедствиями грозит это народу и степи нашей, какие несчастья предвещает!
Однако могут ли быть несчастья и горе страшнее тех, что я вижу со вчерашнего дня?..
Матэ лежит так, будто слышит, чувствует, как я корю себя, о чем думаю и говорю. Плотно закрыты глаза аксакала, словно он смущен тем, что не может помочь мне, помочь, как прежде!»
Тайлан и Абулхаир долго оставались у тела Матэ. Неотрывно в безутешной скорби вглядывались они в морщинистое, доброе лицо... Поднялись, вырыли могилу и предали земле погибшего в праведной борьбе с врагами старого батыра. Насыпали могильный холмик. В изголовье воткнули кетмень, с которым Матэ не расставался до последнего вздоха. Сверху положили стрелу с медным наконечником — острием на восток, в знак того, что человек, который решит мстить за покойного, должен искать врага на востоке.
Воины опустились на колени лицом к Мекке, кто-то прочитал заупокойную молитву. Люди уже сели на коней, а Абулхаир все стоял возле могилы дорогого человека. Человека, который был для него не только несгибаемым, неистовым правдолюбцем, как для великого множества степняков. Был образцом, единственным его учителем и наставником, совестью... Теперь он остался один, совсем один. Прежде Абулхаир плыл по необъятному океану жизни — среди дум, забот, целей и помыслов, — не упуская из виду Матэ. Аксакал был его парусом в этом океане, был для него огоньком во мраке. Упрямый, стойкий, всегда вселявший веру и надежду... Нет больше Матэ. А он остался один в утлой лодчонке, посреди переменчивого, стремительного потока жизни. Каждый день меняется направление ветра, каждый день по-иному катятся волны... Отныне он должен все додумывать и решать сам, сам верить или не верить людям, собственным замыслам, сообразуясь лишь с собственным сердцем и разумом, с собственным не таким уж большим опытом!.. Вот когда оно наступает — настоящее одиночество! Отныне его спутником и поводырем будет память о Матэ, советы его, шагнувшего в небытие... Мудрые высказывания, советы и изречения Матэ с годами станут еще весомее, еще необходимее ему и другим казахам тоже...
Когда они виделись в последний раз, Матэ изрек: «Самые смелые, умные и энергичные джигиты всех казахских родов должны стремиться вперед. К благу всеобщему это было бы... Если же такие джигиты будут проявлять малодушие, излишне скромничать, то свяжут по рукам и ногам и свое счастье, и счастье всего народа... Стремление на почетное место способных, но слепых душой пройдох — не радость, а беда... К несчастью нашему, среди казахов достойным недостает упорства, а недостойным — скромности...»
Теперь Абулхаир понял смысл этих слов, намек, в них заключенный. Это был совет ему, хану... Нет, больше он не станет прятаться в тени! Любую преграду одолеет, любую стену прошибет, чего бы это ему ни стоило.
Абулхаир последним отъехал от могилы Матэ. Он видел, что Тайлан снова подошел к пепелищу. Нагнулся, поднял железную ступу, поковырял ею золу. Что-то звякнуло — железная сковорода, а на ней лепешка, слегка надкушенная. Наверное, Патшаим надкусила! Может, она жива! Тайлан сунул хлеб за пазуху и сел на коня!
Потом... Потом начались дни и годы, которые народ назвал годами великого бедствия.
Абулхаир и его соратники месяцами не слезали с коней. Сражения и битвы длились неделями. Казахи то побеждали, то терпели поражения, но, даже побеждая, не добивались перемен к лучшему в своей судьбе...
Джунгары всегда заставали казахов врасплох. В одно ясное апрельское утро джунгары напали на аул Садыра Жомарта, раскинувшийся привольно у реки Боролдай возле горы Большая Тура. Аулчане спали сладким сном.
Первой увидела врага старушка, вышедшая по нужде, но за врага не приняла. Она решила, что какой- то юноша украдкой возвращается на рассвете домой с игрищ.
— Ах ты бессовестный, что же это ты творишь? — запричитала старушка. —Ты что, ослеп или ячмень у тебя на глазу вскочил, не видишь, куда прешься, а?
Но «бессовестный» бежал прямо к ней, будто и не слышал ее ругани. Старуха бросилась к юртам, громко вопя: Ойбаи! Ойбай». На ее крик выскочили люди и увидели, что враги огибают аул с трех сторон.
— Ойбай! Враг! Враг! — закричали аулчане. — О горе, враг напал!
В ауле не оказалось ни одного коня: все были на пастбище. Началось истребление людей. Не разобравшись толком со сна, что произошло, Жомарт выбежал из белой восьмистворчатой юрты в исподнем, прихватив, правда, копье и саблю. Обезумевшие люди устремились в ущелье. Разве спасешься в узком, темном ущелье? Перед аулчанами как из-под земли вырастали все новые и новые убийцы.
К полудню все мужчины мирного аула были убиты.
Джунгары согнали в кучку женщин и детей, оставшихся в живых, а сами уселись в тенечке поесть. Насытившись и отдохнув после кровавой работы, джунгары стали отбирать себе пленников. Тайши распорядился:
— Самых красивых девушек и баб — в сторону! Сирот и вдов еще будет предостаточно! Из детей заберем с собой только отпрысков известных казахских батыров, если таковые здесь имеются!
Не тронули, оставили десять девушек и молодух, пять мальчиков. Остальных уничтожили — стрел не жалели, выпускали их в людей, словно комаров.
В тот же день были разорены и уничтожены аул батыра Бурте из рода найманов и несколько других аулов.
