сошел с ума.
– Всего несколько дней назад, – поправил Эмблер.
– Нет, раньше.
– После того, как в твоем мире появился я. Чужак. Чужак, не знающий собственного имени.
– Не надо. – Пальцы Лорел пробежали по его груди, плечам, рукам, как будто подтверждая, что он настоящий человек из плоти и крови, а не иллюзия. Взгляды их встретились, и он заметил, что глаза ее повлажнели. – Я никогда не встречала такого, как ты.
– Свалился тебе на голову.
Лорел покачала головой.
– Ты хороший человек. – Она постучала его по груди. – С добрым сердцем.
– И чужой головой.
– К черту, – усмехнулась она. – Они пытались стереть тебя, но знаешь что? Для меня ты реальнее любого другого мужчины.
– Лорел…
– Когда я с тобой, это… Я как будто лишь теперь узнала, что такое чувствовать себя по-настоящему счастливой. Раньше я жила, не сознавая, насколько это прекрасно – быть вместе с кем-то. С тобой я не одинока. И я больше не могу вернуться к прежней жизни. Не хочу. – Голос ее дрогнул. – Хочешь поговорить о том, что ты для меня сделал? Я расскажу. Но ты должен знать, что я не хочу жить по-другому.
От чувств у него перехватило горло.
– Больше всего я боюсь потерять тебя.
– Ты никогда меня не потеряешь. – В ее янтарных глазах как будто вспыхнули зеленые огоньки. – Ты спас мою жизнь.
– Ты моя единственная, Лорел. Все, что у меня есть. Без тебя жизнь теряет смысл. Это ты спасла меня. Ты – особенная. А я всего лишь…
– Харрисон Эмблер, – с улыбкой произнесла она. – Ты просто Харрисон Эмблер.
Глава 27
В путеводителе «Мишлен» музей Армандир квалифицируется всего лишь как «заслуживающий посещения», явно проигрывая своим более знаменитым собратьям. Но Эмблер имел на сей счет собственное мнение. Он хорошо помнил Армандир с того времени, когда провел в Париже целый год, и сомневался, что за минувшие годы в нем что-то кардинально изменилось. Будучи одним из немногих сохранившихся во французской столице частных музеев искусства и поддерживая свой статус, он регулярно открывал свои двери перед потенциальными посетителями. Тем не менее внутри царило запустение; скорее всего большей популярностью его залы и гостиные пользовались в конце девятнадцатого и начале двадцатого века, когда особняк служил частной резиденцией. Само здание – спроектированное в стиле неоитальянской виллы, с глубоко посаженными в пурбекский песчаник величественными арочными окнами и частично закрытым двориком – не было лишено изящества и грации. Построенное разбогатевшим во времена Второй Империи банкиром-протестантом, оно находилось в той части Восьмого округа, которую раньше баловали своим вниманием бонапартистская знать и только что народившийся класс финансистов и которая до сих пор оставалась достаточно тихой, чтобы привлекать современных состоятельных людей. Время от времени музей Армандир оккупировала та или иная киностудия, снимающая костюмированную драму, но по большей части он оставался одним из самых мало посещаемых публичных мест Парижа.
Удобное местечко для свидания – Эмблер улыбнулся, вспомнив давно забытое, – но лишенное того, что обычно интересует широкие массы туристов. Главная проблема заключалась в коллекции. Жена Марселя Армандира, Жаклин, питала слабость к стилю рококо начала восемнадцатого века, определенно вышедшему из моды к середине девятнадцатого. Мало того, в рококо ее привлекали второстепенные авторы, а потому на стенах висели полотна практически никому не известных Франсуа Буше, Николя де Ларжийера, Франческо Тревизани и Джакомо Амикони. Ее купидоны, пухленькие и гладенькие, красовались на фоне лазурного неба, ее пасторальные пастушки представляли высшее состояние безмятежной идиллии, ее пейзажи отличались такими размерами, как будто она оценивала их в первую очередь по площади приобретаемых угодий.
Превращая дом в музей, Жаклин, пережившая супруга на десяток лет, надеялась, должно быть, что дорогие ее сердцу вещицы будут радовать и восхищать еще не одно поколение. Получилось же так, что если собрание и привлекало внимание случайно забредшего искусствоведа, то удостаивалось не восторженных эпитетов, а неодобрительных причмокиваний или, что еще хуже, злорадно-издевательских комментариев.
Эмблер ценил музей по другой причине: по большей части безлюдный, он служил идеальным местом встречи, а из огромных окон хорошо просматривались прилегающие тихие улочки. К тому же скромный бюджет заведения не позволял нанимать больше одного смотрителя, который редко забредал выше второго этажа.
Поднявшись по лестнице на четвертый этаж, Эмблер прошел по коридору, украшенному позолоченными статуэтками и широкими картинами, на которых богини с отстраненными лицами перебирали струны лир, расположившись на лужках, вполне пригодных для проведения турнира по гольфу. В конце коридора находилась комната, где он должен был встретиться с Кастоном.
Расстеленный по полу персикового цвета ковер приглушал звук шагов, и, приблизившись к залу, оперативник услышал голос аудитора.
Эмблер застыл на месте. В шею как будто впились тысячи мелких иголочек. С кем разговаривает Кастон?
Он бесшумно переступил порог и снова остановился.
– Хорошо… Неужели?.. Так у них все получается?.. – Аудитор разговаривал по сотовому телефону. Секундная пауза. – Спокойной ночи, милая. Я тоже тебя люблю. – Он сложил телефон, убрал его в карман и, повернувшись, увидел Эмблера.
– Рад, что добрались.
– Милая?
Заметно смутившись, Кастон посмотрел в окно.
– Звонил в офис, просил проверить базу данных пограничного контроля. – Он помолчал. – Доктор Эштон Палмер прибыл вчера в Руасси. Он здесь.
– Вы сказали «офис». А им можно доверять?
– В офисе у меня всего один человек. Помощник. Я ему доверяю.
– Что еще вы узнали?
– Я не говорил, что узнал что-то еще.
– Сказали. Хотя и не словами.
Кастон провел взглядом по увешанным картинами стенам и нахмурился.
– Да, кое-что есть, но все такое неопределенное, обрывчатое… выводы делать не на чем. То, что у нас называется «болтовней»: перехваты, куски, фрагментарные, сами по себе незначительные.
– Но взятые вместе?
– Что-то происходит. Или, скорее, что-то вот-вот произойдет. Что-то, имеющее отношение к…
– К Китаю, – вставил Эмблер.
– Да. Но это наиболее легкая часть головоломки.
– Вы и сами говорите загадками.
– Более трудная часть – вы. Если подходить к проблеме логически, с нее надо и начинать. Назовем это вариантом антропического принципа. Или, по-нашему, эффектом созерцательного выбора.
– Послушайте, Кастон, вы можете говорить по-английски?
Аудитор сердито нахмурился.
– ЭСВ – явление совершенно обычное. Вы никогда не замечали, что в супермаркете мы часто оказываемся в более длинной очереди к кассе? Почему так происходит? Потому что в этих очередях больше людей. Предположим, я говорю, что мистер Смит, о котором нам совершенно ничего неизвестно, стоит в очереди к кассе, и прошу определить, в какой именно, на основании лишь одного факта: мы знаем, сколько человек в каждой из них.
– Ответа нет. Я не смогу это определить.
