болезнь утихла. Отец всячески достоин жалости. Жена моя благодарит вас за память и поручает себя вашей дружбе. <.....> Желаю вам здоровья и хороших праздников; ничего не говорю о моей неизменной преданности.
Государь только что оказал свою милость большей части заговорщиков 1825 г., между прочим и моему бедному Кюхельбекеру. <....> Край прекрасный, но мне бы хотелось, чтобы он был поближе к нам; и, может быть, ему позволят поселиться в деревне его сестры, г-жи Глинки. Правительство всегда относилось к нему с кротостью и снисходительностью.
Как подумаю, что уже 10 лет протекло со времени этого несчастного возмущения, мне кажется, что вс я видел во сне. Сколько событий, сколько перемен во всем, начиная с моих собственных мнений, моего положения и проч., и проч. Право, только дружбу мою к вам и вашему семейству я нахожу в душе моей вс тою же, всегда полной и нераздельной.
26 дек.
Ваше заемное письмо готово, и я вышлю его вам в следующий раз.
(60) Пришлите мне, прошу вас, три последних тома мемуаров лорда Байрона, о которых я очень беспокоюсь. Вот опыт моего знания греческого языка - я думаю, что ошибся и что нужно писать фпн рпзфзн вместо дательного. Тысяча приветов.
(61) Если вс кончено, дайте мне какой-нибудь знак.
(62) и т. п. (63) Обозрений (64) Обозрения.
(65) 18 января 1836.
Спасибо, мой дорогой друг, за письмо, которое я получила на этих днях, - но не могла вам ответить, ибо с 28 декабря я лежала в постели, не будучи в состоянии пошевельнуть ни ногой, ни рукой. Так как я по прежнему не глотаю никаких снадобий, выздоровление мое началось лишь 3 дня тому назад, и я спешу сказать вам, что ваше письмо от 26 декабря заставило меня испытать чувство теплой радости - сообщив мне добрую весть об облегчения участи несчастных ссыльных - но правда ли это? - не в Петербурге ли только этому верят? Я стала недоверчивой - видишь столько противоречий в том, что происходит перед нашими глазами, в том, о чем слышишь, - что не знаешь, что думать. Почему вы попрежнему причиняете себе беспокойства по поводу Надежды Осиповны? Ольга писала недавно, что ее здоровье восстанавливается, что она спит хорошо, ест с аппетитом, - чего же вы еще хотите в нашем возрасте? Вполне естественно, что она не может выздороветь так быстро, как это было возможно десять лет назад. - У Аннеты в одно время со мной была лихорадка, от которой она еще не совсем оправилась, и между тем она хочет ехать к вам в Петербург - сейчас она в Голубове. - А я уж остерегусь покинуть мою пустыню, где в конце концов я чувствую себя лучше, чем где бы то ни было, - если к тому же, память тех, кого я [так] люблю, время от времени меня там посещает. Оттенок меланхолии, которая царит в вашем письме, перешел и в мое сердце, и каждый раз, что я его перечитываю, чувство это возникает вновь, а между тем одному богу известно, как я желаю, чтобы вы были счастливы и довольны. - Один знакомый пишет мне из Петербурга, что Наталья Николаевна продолжает быть первой красавицей среди красавиц на всех балах. Поздравляю ее с этим и желаю, чтобы можно было сказать о ней, что она самая счастливая среди счастливых. Прощайте искренно мною любимый Александр Сергеевич, моя нежная дружба к вам тоже выдержала испытание времени. П. О.
(219) и проч.
(220)
(66) Милостивый государь.
Только что, сию минуту, я получил от Андрея Карамзина письмо, в котором он пишет, что в одном из своих предыдущих писем он [упоминал] меня извещал об объяснении, которое вы будто бы желали получить от меня, [и что]. Спешу вас заверить, милостивый государь, что письмо это до меня не дошло и что вплоть до сего дня я совершенно не знал, что из-за моей опрометчивости меня могли заподозрить в поступке, недостойном честного человека. - Далекий от мысли отказать в удовлетворении, которого вы от меня хотите, милостивый государь, я иду ему навстречу и настоятельно прошу вас дать мне звать через Андрея, когда и каким образом мы можем окончить наше дело. - Нынешние обстоятельства не позволяют мне возвратиться в Петербург, если только вы того не пожелаете непременно, да и в таком случае это было бы возможно лишь на несколько часов. Не имея, впрочем, намерения оспаривать ваше вполне законное право вмешиваться в разговоры, которые ведутся с вашей супругой, я отвечу на ваши два вопроса, что я говорил ей о г-не Ленском, так как я только что обедал с ним у графа Нессельроде [и что я ничего не знал о сплетнях, говоря ей]... <и> что кроме того у меня не было никакой задней мысли [не зная и всегда презирая сплетни], потому что никогда не знаю сплетен света и глубочайшим образом вх презираю [всегда светские сплетни]
[Что касается другого поставленного мне вопроса, то я отнюдь не отказываюсь на него ответить; не получив от вашей супруги никакого ответа и видя, что она с княгиней Вяземской смеется надо мной] [Что касается других подробностей того вечера] Если я задавал еще другие нескромные, быть может, вопросы вашей супруге, то это было вызвано, может быть, личными причинами, в которых я не считаю себя обязанным давать отчет.
Вот, милостивый государь, все, что я могу вам ответить. Спешу отправить это письмо на почту, чтобы как можно скорее удалить оскорбительные сомнения, которые вы могли питать на мой счет, и прошу вас верить, что я не только не склонен отступать, но даже сочту за честь быть вашим противником. Имею честь
(67) Умоляю вас простить мне мою настойчивость, но так как вчера я не мог оправдаться перед министром...
Моя ода была послана в Москву без всякого объяснения. Мои друзья совсем не знали о ней. Всякого рода намеки тщательно удалены оттуда. Сатирическая часть направлена против гнусной жадности наследника, который во время болезни своего родственника [приказывает уже наложить печати на имущество, которого он жаждет. Признаюсь, что подобный анекдот получил огласку и что я воспользовался поэтическим выражением, проскользнувшим на этот счет.]
Невозможио написать сатирическую оду, без того чтобы злоязычие тотчас не нашло в ней намека. Державин в своем 'Вельможе' нарисовал сибарита, утопающего в сластолюбии, глухого к воплям народа], и восклицающего:
<......................> <......................>
Эти стихи применяли к Потемкину и к другим [между тем, все эти выражения были общими местами, которые повторялись тысячу раз; другими словами в сатире наиболее низменные в наиболее распространенные пороки, описанные].
В сущности, то были пороки знатного вельможи, и я не догадываюсь, насколько Державин был неповинен в каких-либо личных нападках.
В образе низкого скупца, пройдохи, ворующего казенные дрова, подающего жене фальшивые счета, подхалима, ставшего нянькой в домах знатных вельмож, и т.д., - публика, говорят, узнала вельможу, человека богатого, человека, удостоенного важной должности.
Тем хуже для публики - мне же довольно того, что я (не только не назвал), но даже не намекнул кому бы то ни было, что моя ода <....>
Я прошу только, чтобы мне доказали, что я его назвал, - какая черта моей оды может быть к нему применена, или же, что я намекал <.....>
Все это очень неопределенно; все эти обвинения суть общие места.
Мне неважно, права ли публика или не права. Что для меня очень важно, - это доказать, что никогда и ничем я не намекал решительно никому на то, что моя ода направлена против кого бы то ни было.
(68) Милостивый государь.
Я повторил в виде цитаты замечания г-на Сенковского, смысл которых сводился к тому, что вы обманули публику. Вместо того, чтобы видеть в этом поскольку дело касалось меня, простую цитату, вы нашли возможным счесть меня эхом г-на Сенковского; вы нас в некотором роде смешали вместе и закрепили наш союз следующими словами: <.....> В выражении 'эти люди' подразумевался я. Тон и запальчивость вашего голоса не оставляли никакого сомнения относительно смысла ваших слов, даже если бы логика и допускала неопределенность их значения. Но повторение 'нелепостей' не могло, разумно говоря, вызвать в вас никакого раздражения; следовательно, вам показалось, что вы слышали и нашли во мне их отголосок. Оскорбление было достаточно ясно выражено: вы делали меня соучастником <нелепостей свиней и мерзавцев>. Между тем, к моему стыду или к моей чести, я не признал или не принял оскорбления и ограничился ответом, что если вы непременно хотите сделать меня участником суждений об 'обмане публики', то я их вполне принимаю на свой счет, но что я отказываюсь от приобщения меня к <свиньям и мерзавцам>. Соглашаясь таким образом и против моей воли сказать вам, что 'вы обманываете публику' (в литературном смысле, ибо ведь все время дело шло о литературе), - я наносил вам, самое большое, литературную обиду, которою я отвечал и доставлял себе удовлетворение за обиду личную. Думаю, что я отвел себе роль достаточно благодушную и достаточно кроткую, ибо даже при взаимности оскорблений отпор никогда ие бывает равноценен с первоначальным выпадом: только в этом последнем заключается
