которым два ловких кабальеро орудовали на жаровнях, получили по изумительному шашлыку и по бутылке ледяной 'коки' - роскошный обед, о котором мы не раз вспоминали в Антарктиде.
И вот мы снова на борту, и змеи швартовых тянутся с причала на палубу. Идет прощание с последней свободной от снега и льда землей, теперь нам надолго привыкать к белому цвету.
- Видишь тот небоскреб? - спрашивает матрос приятеля.
- Справа или в центре?
Матрос терпеливо объясняет, на какой небоскреб он хочет обратить внимание.
- Ну, доложим, вижу. И что из этого?
- Ничего особенного, - вздыхает матрос. - Я покупал там мороженое.
И последнее видение: чуть не опоздав, к борту, запыхавшись, подбегают два знакомых старика.
- Земляки, селедки нема?
И 'Визе' уходит в океан.
День с восточниками
Утром Василий Семенович Сидоров собрал восточников.
- Все любят картошку? - опросил он.
- Все!
- Не верю! Если бы мы по-настоящему ее, родную, любили, то не потеряли бы бдительность. А ни у кого из нас не поднялась рука, чтобы осмотреть купленные в Монтевидео мешки с картошкой. Те самые, что полетят с нами на Восток!
Сидоров был расстроен и зол. Ночью, терзаемый дурными предчувствиями, он решил развеять свои сомнения и вскрыл один мешок, затем второй, третий...
Надули нас здорово: по меньшей мере десятая часть картошки была выброшена в океан, хотя этого куда больше заслуживали наши поставщики, которые, наверное, в своих оффисах потирают руки и посмеиваются над доверчивыми покупателями. Сидеть Востоку лишний месяц на кашах и макаронах!
- Какая похуже и помельче - сыпьте в отдельные мешки, съедим в первую очередь, - распоряжался хмурый Сидоров.
В жизни я еще не видел, чтобы люди с такой нежностью перебирали картошку! Судьба едва ли не каждой отдельной картофелины решалась судом присяжных: а вдруг она не совсем безнадежна, а вдруг ее можно спасти? И за борт летело только гнилье и никуда не годная мелочь.
Весь день проработали, а вечером вновь собрались, на этот раз соблюдая строжайшую конспирацию. С интервалом в одну минуту восточники, разодетые 'как в страшный день своей свадьбы' (Анатоль Франс), поднимались на самую верхотуру, где у гидрохимической лаборатории стоял дежурный и с безразличным видом профессионального заговорщика цедил сквозь зубы: 'Пароль... 'У вас продается славянский шкаф?' - 'Шкаф продан, есть никелированная кровать'. - 'С тумбочкой?' - 'С тумбочкой. Проходи в рай!'
Лаборатория, в которой еще несколько часов назад вдумчивые люди разоблачали тайны океана, выглядела антинаучно. Посреди стола, где днем возвышались аналитические весы, лежали шпроты, место реактивов заняла нарезанная ломтиками колбаса, а стройные ряды колб и реторт сменила батарея бутылок. Здесь священнодействовал Коля Фищев, зарастающий свежей бородой аэролог. Он расставлял стаканы, готовил бутерброды, бил по рукам нетерпеливых гостей и жутким шепотом призывал:'
- Ш-ш-ш! Капитан не спит!
Происходило вопиющее нарушение правил внутреннего распорядка: восточники отмечали очередные дни рождения - астронома Геннадия Кузьмина и мой. Высокое начальство, поставленное в известность, выразило надежду, что будет соблюдаться 'необходимый коэффициент спокойствия'. И восточники проявили исключительную дисциплинированность, чему, кстати, способствовало до обидного малое количество спиртного - в переводе на душу населения. Из добытого спирта микробиолог Рустам Ташпулатов и Гена Арнаутов, проявив необычайную изобретательность, создали два вида напитков - 'Ташпулатовку' и 'Арнаутовку'. 'Ташпулатовка' содержала сорок семь процентов спирта и пятьдесят три процента воды, а 'Арнаутовка' - сорок семь процентов спирта, пятьдесят процентов воды и три процента варенья. Пусть вас не удивляет процент спирта - по морской традиции он соответствовал широте, которую в данный момент преодолевает судно. Что же касается напитков, то они заслужили всеобщее одобрение и были рекомендованы к массовому производству, а их изготовители получили почетное звание 'Мастер - золотые руки'.
Именинников посадили на два единственных в лаборатории стула и под завистливое перешептыванье вручили подарки. Кузьмин, как астроном, получил цейсовский бинокль - превосходный оптический инструмент, мастерски сделанный из двух пивных бутылок, а мне досталась (взамен пропавшей в Монтевидео) метровая деревянная ручка с пером, выдернутым из хвоста залетного альбатроса. Кроме того, в нашу честь была спета песня и продекламированы стихи. Оду, посвященную автору этих строк, привожу полностью:
Чтоб не сказали нам потом,
Что о Востоке мы все врем,
С собой писателя везем.
Теперь брехать не будем сами
Пусть это сделает В. Санин!
Вечер удался ка славу. Валерий Ельсиновский и метеоролог Саша Дергунов, научные сотрудники Геннадий Степанов и Никита Бобин играли на гитарах, подпевая себе вполголоса, ребята пели, шутили, смеялись и так накурили, что предложение доктора по очереди сбегать в медпункт и подышать из баллона кислородом я готов был принять всерьез.
- В твоем распоряжении, Валерий, на Востоке будет несколько баллонов, - заметил Сидоров. - В первые дни на них все поглядывают, как коты на сметану. Только привыкать к кислороду не стоит; те, кто не выдерживал и прикладывался, говорили - тянет как к куреву. Лучше себя перебороть, рано или поздно одышка пройдет.
- А что? Давайте бросим курить! - пылко предложил Тимур Григорашвили. - Все вместе! А? Давайте! Голосуй, начальник!
- Аналогичная ситуация произошла несколько лет назад, - заулыбался Сидоров. Прилетела на Восток новая смена и с энтузиазмом решила: бросаем курить! И бросили с легким сердцем, потому что, как легко догадаться, в первые дни при кислородном голодании на курево никого не тянет, даже сам себе удивляешься: лежит в кармане пачка сигарет, а о ней и думать противно. Итак, подписались новички под обязательством, а начальник сообщил в Мирный: 'Сигарет не присылайте!' Я от души ему посоветовал: 'Закажи, пока не поздно, несколько ящиков, а то тебя самого курить будут!' Куда там! Мы твердо, мол, решили - заяц трепаться не будет! История закончилась так, как я и предполагал: через несколько недель ребята акклиматизировались, - пришли в себя, а сигарет-то нет! И полеты на Восток закончились, Трагедия! Стали штурмовать Мирный радиограммами: 'Погибаем без курева, признаем себя ослами, сбросьте на парашюте парочку ящиков'. А морозы за семьдесят, ни один летчик не станет рисковать. Окурки наши разыскивали! Ну как, бросаем курить?
- Я что? Я как народ, - заметно поостыл Тимур.
Ничего не скажешь - молодец Сидоров! Каждые тричетыре дня он собирает своих ребят - пусть знакомятся и притираются друг к другу. Очень важно, чтобы на станцию прибыл коллектив, а не разношерстная группа людей. Василий Семенович подчеркивает, что на Востоке будет очень трудно; еще не поздно взвесить свои возможности и перейти на другую станцию - в этом нет ничего позорного. Тем более что к Сидорову рвутся десятки ребят из коллективов Мирного, Новолазаревской и Беллинсгаузена, потому что Восток - это марка! На каждом совещании начальник экспедиции напоминает, что лучшее оборудование, лучшие продукты, наибольшее внимание - станции, заброшенной на ледяной купол материка. Восточники это знают и этим гордятся. Они как полковая разведка, далеко уходящая от своих навстречу неизведанному. На шестом материке трудности и опасности подстерегают на каждом шагу, но к этой станции отношение особое. 'Кто на Востоке не бывал, тот Антарктиды не видал' - поговорка, пошедшая в полярный фольклор после Второй экспедиции.
И Сидоров все рассказывал и рассказывал о Востоке до глубокой ночи.
Мы узнали, как открывали на станции физические законы. Вот история одного открытия. Поначалу горючее на станцию доставлялось в бочках; чтобы они не падали во время перехода, на санях сооружали решетки из металлических труб. И вот однажды, когда столбик термометра дрожал от холода у отметки минус восемьдесят, механик-дизелист никак не мог столкнуть с саней бочку и, раздосадованный, ударил кувалдой по решетке. Ударил - и не поверил своим глазам: металлическая труба разлетелась на куски,
