унаследовал от родителей нетерпимость ко всему показному и несправедливому, превосходный ум и железную волю, которую закалил годами дрейфа на станциях 'Северный полюс' и в трех антарктических экспедициях.
И по мере того как я это узнавал, моя симпатия росла, и наконец превратилась в глубочайшее уважение и личную привязанность.
А тогда, в период похода к берегам Антарктиды, наши отношения были абсолютно прохладными. Я приходил на диспетчерские совещания, слушал приказы и выступления начальника, улыбался его остроумным шуткам, молча внимал 'разносам' по разным поводам и думал про себя, что первое впечатление, увы, меня не обмануло.
Видимость я принимал за сущность, а сущность распознал не скоро.
Фрагменты из жизни начальника экспедиции
Как-то вечером мы выкачивали из-под нашего домика воду. Несколько часов поработали, а потом поставили на электроплитку чайник, заварили крепчайшего чаю и впервые разговорились. В дальнейшем наши чаепития стали традиционными; Владислав Иосифович оказался блестящим рассказчиком, и единственное, о чем я жалею, так это о том, что не записывал его рассказы на магнитофон. И еще о том, что он мало говорил о себе. Но отдельные фрагменты из его биографии я узнал и записал две истории.
У людей, одержимых сильными страстями, не может быть гладкой и спокойной жизни.
Гербович родился в 1927 году и по праву рождения принадлежал к тому поколению советских мальчишек тридцатых годов, которые почти поголовно мечтали стать полярниками и летчиками, потому что главными героями этого поколения были челюскинцы и папанинцы, Чкалов и Громов.
Но мечтали о полюсе все, попали туда единицы.
Дорога на полюс была долгой и трудной. Сначала молодой Гербович приехал учиться в Ленинград, В первые и голодные послевоенные годы он жил на стипендию, большую часть которой отсылал матери. Питался хлебом, морковкой и, для украшения жизни, покупал сто граммов конфет в день. В свободные часы подрабатывал на очистке подвалов, разгрузках, рубил по шесть кубометров дров в день и еще ухитрялся заниматься самбо. Был истопником, электромонтером, грузчиком. Овладел специальностями водителя всех видов полярного транспорта, взрывника, водолаза-аквалангиста, ледового разведчика - последовательно готовил себя к работе в высоких широтах. Несколько лет службы на Северном флоте - и демобилизованный морской офицер Владислав Гербович подошел к порогу Института Арктики и Антарктики. Подошел, отчаянно волнуясь: ради этого мгновения он отказался от военной карьеры, поломал сложившийся уклад жизни и фактически начал ее с самого начала.
- Зимовать на три года на береговую станцию пойдете? - спросил начальник отдела кадров Журавлев, крестный отец многих ныне известных полярников.
Ничего не поделаешь, заветный дрейф на льдине откладывается.
- Да, пойду.
- Хорошо, идите в отдел, учитесь.
Через несколько недель:
- Решили вас направить на более трудную зимовку, на остров, но на два года. Пойдете?
- Пойду.
- Хорошо, идите в отдел, готовьтесь.
Прошло еще несколько недель.
- Решили направить вас на СП. Пойдете?
- Так ведь это моя мечта!
- Будто я этого не знал... - проворчал Журавлев.
На станции Северный полюс-4 Гербович прошел хорошую полярную школу. Двойная нагрузка - он был одновременно метеорологом и начальником аэрометеоотряда - потребовала такой отдачи, что спать удавалось лишь по два-три часа в сутки. Много тяжелых испытаний перенес он во время этого дрейфа, именно тогда он закалил свой характер полярника и окончательно убедился в том, что дорогу выбрал правильно.
От Василия Семеновича Сидорова, который дрейфовал на этой льдине вместе с Гербовичем, я услышал както одну удивительную историю. Я попросил Владислава Иосифовича рассказать ее подробнее.
На льдине жил пес по кличке Профессор. Видимо, в жизни ему не повезло, он сталкивался о людьми, которые сделали все возможное, чтобы собака перестала уважать человека. Профессор был очень сильным, но нелюдимым псом, гладить себя он не позволял: наверное, помнил, как ласкающая рука неожиданно больно его ударила. И лишь к метеорологу Гербовичу он привязался - быть может, впервые в своей не очень веселой жизни. Он ходил с ним на метеоплощадку, сопровождал во всех прогулках по лагерю, спал в тамбуре его домика и ревновал ко всем посягавшим на время и внимание хозяина.
Больше никого Профессор к себе не подпускал. Впрочем, никто и не пытался с ним сблизиться: все знали, что этот странный пес не только не принимает ласки, но и может укусить. Летчиков, которые бывали на станции, Гербович ставил об этом в известность и просил не обращать внимания на Профессора. Но один летчик пропустил предостережения мимо ушей. Он слишком настойчиво пытался добиться расположения строптивой собаки, и Профессор рванул его еа руку.
Тогда начальник станции приказал пристрелить собаку. Гербович ручался, что пес никого не тронет, если его оставят в покое, но начальник стоял на своем - он не любил отменять приказы.
- Да, я так сказал, - подтвердил мне Гербович, когда я спросил его, действительно ли им была произнесена такая фраза. - Сознаю, что не имел права этого говорить, но что было - то было. Я сказал: 'Если кто пристрелит собаку - я пристрелю его'.
Это уже было ЧП. Начальник станции мог сурово расправиться с Гербовичем и был бы по-своему прав. Но, к чести начальника, он понял, что есть в жизни такие случаи, когда лучше всего не идти напролом. И больше не настаивал на том, чтобы убить Профессора, но приказал его вывезти. Этого приказа Гербович ослушаться не мог. Он добился главного: Профессор остался жить. Пес убегал, никому не давался, и Гербович вынужден был сам погрузить его в самолет и отправить на станцию Нагурского, на Землю Франца-Иосифа.
Через несколько месяцев на СП-4 прилетели корреспонденты. Она рассказали, что на станции Нагурского появилась какая-то одичавшая собака. Людям она не дается, бродит вокруг лагеря и питается отбросами, даже на камбуз ее не заманишь. Все махнули на нее рукой, пусть живет одна, раз так хочет.
Гербович сразу понял, что это за собака, и с того дня мечтал об одном: найти Профессора и увезти его в Ленинград. И по окончании дрейфа Гербович попал на станцию Нагурского. Ему подтвердили: да, такая собака здесь есть, но лучше с ней не связываться, она совершенно дикая и может искусать. Гербович бросился искать пса, стал окликать его - и вдруг из-за сугроба к нему с неистовым визгом бросился на грудь до невозможности исхудалый и грязный Профессор.
Жители полярной станции глазам своим не верили: собака, которой они боялись едва ли не больше медведей, оказалась нежнее заласканного щенка. А Профессор совсем потерялся от счастья. Он ни на шаг не отходил от хозяина, которого так нелепо потерял и так неожиданво обрел вновь. Когда Гербович куда- либо заходил. Профессор бегал у дверей, изнывая от беспокойства. Спал он у самой кровати хозяина, положив на всякий случай лапы на унты. Весь свой неизрасходованный запас любви и нежности пес щедро расходовал на одного человека. Счастью Профессора не было предела, и не менее счастливый Гербович уже готов был отправиться с ним вместе в Ленинград, когда прилетевший на остров ученыйзоолог высказал Владиславу Иосифовичу одну горькую истину. Профессор - ездовая собака, рожденная на льдине, и цивилизация его убьет: таких впечатлений, как обилие людей и быстроходный транспорт, он не вынесет. В первые же дни он либо взбесится, либо погибнет под колесами грузовика... И если Гербович хочет, чтобы собака продолжала жить, чтобы она не подвергла опасности близких ему людей, Профессор должен остаться на Севере.
И сердце Гербовича второй раз обливалось кровью. Профессор что-то понял, он прижимался к ногам хозяина и жалобно скулил. Особенно забеспокоился он на взлетно-посадочной полосе. В дверь самолета он пытался прыгнуть вслед за хозяином, а когда самолет двинулся по полосе, пес долго мчался за ним, струя от винтов его отбрасывала, но он падал, вставал и вновь мчался, пока машина не взмыла в воздух...
Потом Гербович узнал, что Профессор все-таки примирился с жизнью. Человек, которому он позволил
