поддержана не больше чем на тридцать-сорок минут: трубы отопления, радиаторы будут разорваны замерзшей водой, и никакие шубы, свитера и спальные мешки не спасут от лютого холода,
- А как же в такой ситуации спасаться от насморка? - забеспокоился неугомонный Арнаутов. - Придется для разогрева играть в пинг-понг!
- Какой там пинг-понг? - обиделся за Восток молодой физик Тимур Григорашвили, коренастый силач с большими и наивными голубыми глазами.Человек говорит, что дышать нечем и холод собачий, а ты будешь гонять шарик?
Восточники мне понравились. Почти все они, даже совсем молодые ребята, имели на лицевом счету годы зимовок либо на Крайнем Севере, либо в Антарктиде; на Восток они пробились через острую конкуренцию - Сидоров отбирал людей исключительно по деловым качествам; за исключением двух-трех ребят, не без труда скрывавших неуверенность, никто не содрогался перед муками будущей акклиматизации, а если и вел разговор о ней, то без бахвальства, но с юмором - как волевой и мужественный человек перед операцией.
За время беседы я несколько раз ловил на себе испытующие взгляды Сидорова: не напуган ли писатель до полусмерти. Буду предельно искренен: когда Василий Семеныч перечислял явления, сопровождающие акклиматизацию, я не без ужаса воссоздавал их в своем воображении а в одну минуту пережил головокружение, мелькание в глазах, удушье и прочие прелести, делающие жизнь прекрасной и удивительной. Но чтобы бессмертная душа ушла в пятки - этого не было, она оставалась почти на положенном месте, решив, видимо, про себя, что страдать будет все-таки не она, а тело. Поэтому я вместе со всеми улыбался, шутил и резвился, изображая рубаху-парня, прошедшего такие огонь, воду и медные трубы, по сравнению с которыми Восток - легкая разминка перед марафонским бегом. Но спокойствия на душе не было: начальник станции, представив меня собравшимся, ни словом не обмолвился еще о нашей договоренности. Может быть, он передумал?
И вдруг, взглянув на часы, Сидоров сказал:
- Через пять минут обед, остается последний вопрос... Борис, что к концу зимовки ценилось у нас на вес золота?
- Конечно, картошка, - ни на секунду не задумавшись, ответил Сергеев.
- Точно, картошка. Ох, как в последние недели ее, родненькой, не хватает! Я вот к чему. Начальник экспедиции предупредил, что ни одного килограмма сверх положенного груза летчики нам не доставят, только запланированные рейсы - и баста. И все-таки я предлагаю пожертвовать мешком картошки, чтобы взять на нашу станцию писателя: неужели Восток не заслуживает большего, чем двух-трех строчек в газете, как было до сих пор? Решайте, чтобы не проклинать меня потом, когда сядете на макароны и кашу. Кто за? Кто против? Воздержался?
Пошутив по поводу того, 'равноценная ли замена', проголосовали. Я горячо поблагодарил за доверие и пообещал на время пребывания на станции полностью отказаться от положенного восточнику картофельного гарнира.
С этого дня мое положение на 'Визе' упрочилось. Из субъекта без определенных занятий я стал полноправным членом коллектива и получил полное моральное право при разговорах небрежно ронять: 'Мы, восточники...'
И не без удовольствия ловил уважительные взгляды собеседников.
Утро в Атлантике
Вздох облегчения - вышли из Бискайского залива.
Боже, как нас пугали!
- Завтра входим в Бискайский, - закрывая глаза и содрогаясь от воспоминаний, говорил знаток. - Гарантирую штормягу в десять баллов. Там по-другому не бывает.
- Никогда? - замирая, спрашивали новички.
- Почему никогда? - вроде бы оскорблялся знаток. - В прошлом году были все двенадцать баллов. Желчью травили. Помню, один чудак до того дошел, что за борт хотел выброситься. Пришлось связать. - И с наслаждением косился на зеленеющих от страха новичков.
И, представьте себе, ужасный Бискайский залив, где и в самом деле злостно хулиганят безнаказанные штормы, залив, дно которого усеяно обломками разбитых бурями кораблей, - был тих, как Чистые пруды в Москве в безоблачную летнюю погоду,
Новички приходили в себя. Но едва их бледные лица успевали покрыться легким румянцем, как знаток, эта зловещая Кассандра, вновь пророчествовал:
- Сороковые широты - пробовали? Готовься, братва, звать маму. Десять раз их проходил - десять раз выворачивался наизнанку. Помню одного чудака, косая сажень в плечах, мастер по штанге. Как вышли из штормяги - скелетом мог работать в анатомическом музее.
- И там никогда не бывает штиля? - стонали новички.
- В сороковых широтах?! - Знаток начинал имитировать умирающего от смеха человека. - Тогда рубите меня на филе и бросайте акулам!
Неистовые, бушующие, опаснейшие для мореплавателей сороковые широты встретили нас так, словно решили искупить свою вековую вину перед человечеством. В жизни еще я не видел столь абсолютно спокойной водной глади. Взяв на камбузе ножи для обработки мяса, мы пошли разыскивать знатока, но тот наглухо заперся в каюте. Не хотелось ломать дверь - вот единственная причина, которая лишила местных акул вполне заслуженного ими лакомства.
- Сороковые - пустяки, - вещал знаток, когда ножи были отнесены обратно на камбуз. - Вот пролив Дрейка - это да! Помню одного чудака...
- ...такого же отпетого брехуна, - подсказывали уже обстрелянные новички.
- Как желаете, мое дело - предупредить, - сухо говорил знаток. Так вот. Прошлый раз, помню, мы входили...
- ...в пивную...
- ...в залив Дрейка, волны были высотой...
- ...с Эльбрус!
- Тьфу! Пропадайте пропадом!
Над знатоком хохотали, и зря: в проливе Дрейка нас действительно тряхнуло, только на обратном пути.
Мы оставили за собой Бискайский залив и вошли в Атлантику. С каждым часом становилось все теплее. Минуло десять дней - и мы из осени забрались в лето, которое через две недели сменит зима, то есть не зима, а лето, поскольку в Антарктиде все наоборот. Привычный с детства календарь полетел вверх тормашками - какая-то лихая пляска времен года.
Все повеселели. Вчера днем на палубе стучали топоры - под руководством боцмана Алексеева из досок и брезента сооружались два бассейна. Двадцатые числа ноября, в Москве на зимние пальто переходят, а мы гладим шорты.
Утром Игорь Петрович Семенов уволок меня на верхнюю палубу наслаждаться восходом солнца. Сначала на горизонте виднелась преломляющаяся багрово-желтая полоса, и вдруг без всяких предупреждений из моря вынырнул и начал быстро увеличиваться в размерах золотой диск. Зрелище для богов.
- Красотища? - спросил Игорь Петрович.
- Здорово, - согласился я.
- Ну тогда будет не так обидно, - сказал Игорь Петрович.
- Что не будет обидно? - спросил я.
- Стирать рубашку, - пояснил Игорь Петрович.
Я отскочил от троса, на который изящно опирался - так и есть, рубашка в мазуте, масле и еще какой-то дряни! Терпеливо подождав, пока я не кончил оскорблять трос, Игорь Петрович произнес.
- 'Стал на ноги человек. Подпоясывался не лыком по кострецу, а московским кушаком под груди, чтобы выпирал сытый живот'. Откуда? О ком?
- Том первый, Ивашка Бровкин начал делать карьеру, - без раздумий ответил я. - Ваша очередь: 'Хотя Имярек уже по смеху угадал, что приехал не на беду, но продолжал прикидываться дурнем... Мужик был великого ума...'
- 'Мужик был великого ума...' - Игорь Петрович даже языком поцокал от удовольствия. - Музыка!
- Нет, не выкручивайтесь, говорите откуда, - допытывался я.
