Присутствовало много известных гостей, среди них и мы. Я смотрел на эту веселящуюся публику и думал: 'Совсем неплохо. Почти как на Западе'. Жаль, что нас редко приглашали на такие высокопоставленные приемы. Может, тогда и ехать из страны не надо было бы?
Потом я вдруг увидел на сцене Айно Балыню, выступавшую когда-то у нас в РЭО. Она запела - мы встретились глазами. Мне показалось, она почувствовала себя неловко. Вот Лара давно уже знаменитость союзного масштаба, а Балыня все пела в ресторанах. Я думаю, это просто разные судьбы.
Так вот, Борис, 71-й год был последним годом, когда мы еще наслаждались жизнью, не отравленные идеей эмиграции. Хотя чувствовали, что достигли почти потолка. Сладкий аромат победы, что в 250- миллионной стране тебя все знают, уже улетучился, и Лариса начала понимать, что ничего другого в Союзе больше не будет, в перспективе - только работа, и работа на износ, чтобы платить еще и музыкантам. Лара как-то призналась мне, что с удовольствием что-нибудь изменила бы в своей жизни. Ее слова меня поразили. Сразу вспомнился ее разговор с матерью. Я подумал: с тем голосом, каким наградила природа, Мондрус могла бы с достоинством выступать в любой стране мира, во всяком случае, петь там на дискотеках или в ночных клубах.
Я говорил, кажется, о том, что нам нужен был стимул, толчок. В один из декабрьских дней 1971 года я встречаю в скверике у ресторана 'Пекин' нашего бывшего контрабасиста Леву Забежинского. Уже год как он уволился из ансамбля, стал 'выездным', но почему-то еще торчал в Москве. Мы на него взирали с изумлением: 'Лева Забежинский уезжает! Почему?' Хороший музыкант, воспитанный, интеллигентный. Не верил ни в Бога, ни в черта, ни в какое еврейство, а тут вдруг стал носить какие-то цилиндры, длинные черные пальто и на наших глазах превращался в карикатурного ортодокса. Правда, он и раньше не скрывал своих взглядов, относился пренебрежительно ко всему советскому, носил только фирменные вещи, которые ему присылали из-за границы в посылках. Но он не стиляжничал, не выпячивался, в одежде сохранял такой серо-черный стиль, который на Западе называется 'андерстейтмент'. И своим имиджем Лева подчеркивал полное пренебрежение ко всему вокруг существующему.
Я очень удивился, увидев Забежинского: 'Что же ты, Лева, так никуда и не уехал?' - 'Все не так просто, мешали какие-то формальности. Теперь все образовалось, уезжаю'.- 'Ну-ну'.- 'А ты, Шварц, чего раздумываешь? Пора и тебе...' - 'Я-то что, у меня в паспорте записано 'латыш', а Лариса у нас и вовсе русская'.- 'Ну и что? Сколько сейчас уезжает и неевереев, и полуевреев, на паспорт никто не смотрит. Организуй вызов - и валяй'. Ему легко было говорить, у него на физиономии написано, что он натуральный еврей. 'Что ты, Лева, я не могу идти на такой риск. Подам заявление, а мне скажут: 'Вы никакого отношения к евреям не имеете. Оставайтесь здесь'. И отрежут все концы'.- 'Смотри, Шварц, сейчас собирается уезжать Игорь Высоцкий. Может, тебе с ним переговорить?' - 'Что? Игорь? Уезжает?..' Игорь Высоцкий, молодой и длинный, как каланча, работал саксофонистом в 'Москонцерте'. 'Ну да, он уже разрешение получил'.- 'У тебя есть его телефон?' - 'Да, конечно. Ты позвони ему, Шварц'.
Лева меня так уговаривал, потому что, работая с нами, он, быть может, как никто другой знал мои настроения и мою тоску по тем краям, куда нас не пускали. Мы вместе играли фирменную музыку и как хорошие музыканты понимали друг друга с полуслова.
Я пожелал ему счастливого пути, и мы расстались. Но в тот день Лева заронил в мою душу семя, которое довольно быстро проросло. Будущая эмиграция стала моей идеей-фикс. Хотя в нашей московской жизни, продолжавшейся еще год, внешне мало что менялось. Более того - осенью 71-го мы с Ларой вступили в жилкооператив 'Белый лебедь', что на Ленинградском проспекте. Нам уже не нравился наш первый этаж, хотелось переехать в дом посолиднее. Помог Миша Дорн, тот самый, что увел Миансарову в донецкую филармонию. И там загонял ее, как лошадь, заставляя работать по три-пять концертов в день. 'Это будет стоить тысячу рублей',- оценил Дорн свои услуги. Я решил, что сумма нормальная. Миша свел меня с чиновником московской филармонии, который отвечал за этот кооператив.
Новый, 1972 год мы встречали у Дорна, он жил на проспекте Мира. Кроме нас гостями были Алла Ларионова и Николай Рыбников. Очевидно, их концерты он тоже устраивал. Теперь этой пары уже нет в живых. Странно... Да, интересный момент: когда мы все-таки собрались уезжать, Дорн вернул нам половину из этой 'тысячи'. 'Вторую не могу - отдал человеку, а свою долю возвращаю',- извинился он. Порядочно поступил.
Несколько раз я пытался дозвониться до Высоцкого - бесполезно, телефон молчал как отрезанный. Я уже махнул рукой, думал, он за границей. И вдруг после Нового года дико повезло. Мы с Ларой покупали одежду в Доме моделей, у Зайцева, выходим на Кузнецкий, а навстречу - Игорь Высоцкий с женой. Я искренне обрадовался: 'Игорь, ну как же так, я думал, ты давно в Израиле'.- 'Уезжаю, уезжаю. Разрешение получил - больше никаких проблем'.'Но ты же вроде не еврей?' - 'Ничего, нашлись родственники'.- 'Я тебе несколько раз звонил, хотел переговорить'.- 'Да мы по тому телефону уже не живем. Находимся у родителей жены'.- 'Надо как-то встретиться с тобой'.'Встретиться уже не придется. Послезавтра улетаем. Впрочем, завтра у нас проводы. Все равно будет много народу, заходи - поговорим'. Он черкнул адрес.
Эта встреча была для меня как роковой перст, знак судьбы. Не будь ее, все, может, сложилось бы иначе.
В принципе, идти в гости к уезжающему в эмиграцию было тогда чревато. В тюрьму не посадят, но ты уже как неблагонадежный элемент попадал в поле зрения 'органов', и это в дальнейшем могло наложить отпечаток на твою биографию. На проводах собирались в основном 'отказники' - те, кому не давали разрешения на выезд, например, по причинам, связанным с государственными тайнами. Мы с Ларой, к счастью, никакого отношения ни к каким секретам не имели, поэтому теплилась надежда, что и нас отпустят.
Я нашел указанный дом на Старом Арбате, поднялся по лестнице, ощущая некоторую дрожь в коленках. Кто-то открыл дверь. Полумрак. духота. В двух больших комнатах, как тени из потустороннего мира, теснились люди. Теснотища. Какие-то негромкие разговоры, перешептывания. Чувствовалось, что обстановка довольно нервозная. До меня, как я понял, никому не было абсолютно никакого дела. Все напоминало тайное масонское сборище. С трудом я нашел Высоцкого и знаком показал ему, что хочу переговорить.
Он вывел меня в коридор, там у них двойная дверь между квартирой и лестничной клеткой. Вот в этом узком тамбуре, вернее, в промежутке между двумя дверями, мы и спрятались. Затиснулись, как шпионы или как любовники. Я вытащил заранее подготовленный листок бумаги, на котором записал наши адреса (в Москве и Риге) и анкетные сведения на себя, Лару и мою маму, которая жила одна (я, конечно, не хотел оставлять ее в Союзе). 'Игорь,сказал я, страшно волнуясь,- вот тут все данные. Но просьба: вызов сразу не присылать. Мы еще окончательно не определились. Тебя, нееврея, отпускают. Я теперь об этом тоже думаю. Но ты понимаешь, если где-то раньше времени всплывет, что мы интересуемся выездом, наша жизнь будет накрыта - все, колпак, конец. Когда решение созреет, мы дадим знать, и ты пришлешь вызов'.- 'Эгил, ты меня знаешь. Не волнуйся, все сделаю, как положено...'
Домой я возвращался со страхом, озирался по сторонам, будто что-то украл или совершил нечто криминальное. Что там говорить, Борис, боялся, что мне этот визит даром не пройдет. Могла иметь место элементарная слежка, да и среди 'отказников', наверное, затесались стукачи.
В общем, началась у меня мучительная полоса: ехать - не ехать, эмигрировать или остаться. Советоваться я ни с кем не хотел, даже Ларе на первых порах ничего определенного не говорил. Я понимал, что сильно рискую и ставлю на доску все наше будущее...'
Глава 8
ИСПОВЕДЬ ЛАРИСЫ МОНДРУС
Визит к замминкульта.- Пою в Берлине и Дечинской Котве.- Ложь от 'Госконцерта'.- К Бруно Оя и Инго Графу.- Вызов из Израиля.- 'Здесь я звезда, а там кем буду?'
На второй кассете, присланной мне из Мюнхена, был записан рассказ самой Мондрус, который я и предлагаю вашему вниманию, дорогой читатель.
'Я давно хотела иметь детей, но у нас ничего не получалось.
По китайской пословице, женщина, не имеющая ребенка, лишена своего лучшего украшения. Из года в год я ходила по врачам, и каждый обнадеживал: 'У вас все нормально. Идите домой и репетируйте'.
'Репетировали' мы с Эгилом без устали и в разных вариантах, результат - ноль. И вдруг в начале весны мне показалось, что наконец-то я забеременела. А как раз перед этим проходила обследование в старой московской больнице, неподалеку от сада Эрмитаж (принимала там грязевые ванны). Неужели, думаю, помогло? Пошла в нашу поликлинику, там у меня появилась приятельница Вера Матвиенко, врач-гинеколог. Позже выяснилось, что она жила рядом с нами. Рассказала ей всю свою историю, что много лет уже
