н?мцевъ, въ русскихъ заговорахъ не им?ется. Возможно, что требующіяся редакціи просто утрачены. Но возможно, что он? и не развились настоящимъ образомъ. А произойти это могло по той причин?, что развитіе мотива, происшедшаго изъ однороднаго съ н?мецкимъ обряда, пошло въ иномъ направленіи, ч?мъ у н?мцевъ. Пользованіе симпатическими эпитетами, методъ почти не изв?стный на Запад?, является излюбленнымъ пріемомъ на славянской почв?. Былъ онъ прим?ненъ и къ заговорамъ отъ «огня». У Романова одинъ заговоръ отъ во?гнику начинается такъ: '?хали паны чорныя жупаны, красныя кавняры?, чорны кареты'{724}). Дальн?йшій текстъ не им?етъ ни мал?йшаго отношенія къ этому зачину. Фраза, очевидно, является какимъ-то обрывкомъ. Однако всмотримся въ нее. 'Чорныя жупаны, красныя кавняры?' — по какой ассоціаціи образъ чернаго жупана съ краснымъ воротомъ попалъ въ заговоръ? И почему именно черный жупанъ? И почему онъ въ заговор? отъ во?гнику? Мн? кажется, что образъ нав?янъ т?мъ предметомъ, какой употреблялся при л?ченіи этой бол?зни. Черный жупанъ съ краснымъ воротомъ — головня, 'первый угарочекъ зъ лучины'. Вотъ ассоціація. Признакъ, наблюдающійся въ бол?зни, опред?ляетъ характеръ
симпатическаго средства, a зат?мъ переносится въ заговоръ. Такъ при заговорахъ отъ желтухи появляется эпитетъ «желтый», при заговорахъ на остуду — «ледяной» и т. д. Въ данномъ случа? воспаленіе, сопровождающееся сильнымъ жаромъ, напоминаетъ своей
Auf einem Herde befindet sich ein rotes Madchen, rote Haare hat sie auf dem Kopfe,[173] ein rotes Tuch auf dem Kopfe, rote Kleider an, uber die Kleider ist ein roter Gurt gebunden, rote Bastschuhe hat sie an den Fussen, rote Bastschuhschnure an den Fussen, rote Binden an den Fussen, rote Handschuhe an den Handen{725}).
Мансикка совершенно ошибочно полагаетъ, что въ этомъ образ? комически отразилась 'огненная Марія'{726}). Только предвзятое уб?жденіе, что подъ всякимъ женскимъ образомъ скрывается Богородица, и невниманіе къ обряду, источнику заговорныхъ образовъ, могли натолкнуть изсл?дователя на такое предположеніе. Между д?вицей, од?той во все красное, и Неопалимой Купиной н?тъ ничего общаго. Одинъ образъ быль
случилось то же самое, что мы уже наблюдали надъ образомъ щуки. Тамъ эпитетъ 'жел?зный', приданный первоначально зубамъ по изв?стнымъ соображеніямъ, распространился потомъ на весь образъ. Зд?сь эпитетъ «красный» пережилъ то же самое. На панахъ пока только красные воротники. На д?виц? — все красное. Но можно предполагать, что и д?вица первоначально не вся была красная. Заговоръ кончается интересной подробностью: 'красныя рукавицы на рукахъ'. Если мы отбросимъ эпитетъ «красный» во вс?хъ остальныхъ случаяхъ, то у насъ получится образъ совершенно аналогичный тому, какой выработался въ н?мецкихъ заговорахъ. Тамъ въ рукахъ Маріи головешка; зд?сь — на рукахъ д?вицы «красныя» рукавицы. Ту же судьбу, что и эпитетъ «красный», пережилъ и другой, параллельный ему, «черный». Въ б?лорусскомъ заговор? эпитетъ «черный» зам?тно уже склоняется къ характеру сквозного: черные жупаны, черныя кареты. Можетъ быть, онъ и былъ уже сквознымъ въ томъ заговор?, откуда выдернута эта фраза. Ему, какъ и «красному», соотв?тствуетъ образъ «черной» д?вицы{727}). Такъ оказывается, что два эпитета, взятые отъ потухающей головни, черный и красный, существующіе въ б?лорусскомъ заговор?, въ другихъ заговорахъ получили самостоятельное развитіе, выработались въ самостоятельные мотивы. На разработку заговоровъ съ симпатическимъ эпитетомъ «красный», можетъ быть, еще въ большей степени, ч?мъ головня, вліялъ пріемъ л?ченія рожи «красной» матеріей, очень распространенный въ Россіи{728}).
Мн? пришлось наблюдать л?ченіе рожи бабкой. У больного воспаленіе распространилось очень сильно: съ головы до кол?нъ. И вотъ бабка почти всего его обвила красной фланелью. При этомъ я еще узналъ, что для удобства, вм?сто фланели на руки и ноги можно над?вать красныя рукавицы и чулки. Не отсюда ли 'красная д?вица' мордовскаго заговора и 'красныя кавняры'? То обстоятельство, что д?вица оказывается сидящей на под?, вовсе не
комично. Оно было бы комично, если бы д?вица была д?йствительно Богородица. Но образъ создавался безо всякой даже мысли о Богородиц?. Вс? подробности костюма списаны съ простой крестьянки. А посажена д?вица на под? потому, что тутъ-то именно, около печи, и происходитъ л?ченіе огарками или сажей. Кром? того, больные рожей почти всегда лежатъ на печи, потому что знахарки прежде всего не велятъ ее застуживать. Образъ красной д?вицы на под? и больной, обматанный въ красное, лежащій на печи, невольно напрашиваются на сопоставленіе.
На появленіе симпатическаго эпитета «черный» еще больше, ч?мъ головня, могло д?йствовать употребленіе сажи, какъ средства противъ огника. Пріемъ этотъ изв?стенъ въ Малороссіи, гд? наблюдаются и соотв?тствующіе заговоры. Въ одной малорусской сказк? разсказывается, какъ баба мазала сажей покрасн?вшую шею пьянаго мужа, думая, что онъ испорченъ{729}). Вотъ какъ тамъ л?чатъ отъ огника. 'Тимъ вихтыкомъ, шо мыють горшкы, брать навхрестъ въ челюстяхъ сажу, затоптувать огныкъ и прымовлять трычи: 'Іхала баба лисомъ. Чорна запаска, чорна сорочка — чорный лисъ рубаты, вугильля палыты, вогныкъ затоптуваты'{730}). Что баба ?детъ рубить л?съ, это объясняется вліяніемъ на заговоръ другого обряда. 'Якъ топлять въ пичи, взять нижъ, торкать нымъ навхрестъ челюсти, притоптувать тымъ ножемъ огныкъ и прымовлять трычи: 'Ишла баба чорною дорогою. Сама баба чорна, чорна плахта, чорна запаска. Та не руба ни дуба, ни явора, ни березы, тильки руба огныкъ'{731}). Таковымъ мн? представляется происхожденіе этихъ загадочныхъ образовъ въ заговорахъ отъ воспаленій. Ни о какой 'огненной Маріи' зд?сь говорить не приходится.
Опять повторяю, что свое толкованіе я дал?е сферы заговоровъ не распространяю. Однако и въ заговорахъ образы, обыкновенно сводящіеся къ 'огненной Маріи', не ограничиваются только кругомъ заговоровъ отъ воспаленій. Они
появляются еще въ мотив?, связанномъ съ чарами на любовь. Такъ, въ одной присушк? упоминаются какія-то 'три д?вицы, три огненныя огневицы'{732}). Для Мансикка н?тъ никакого сомн?нія, что въ нихъ отразилась все та же 'огненная Марія'{733} ). Онъ даже не сомн?вается и въ томъ, что упоминающаяся въ одномъ изъ заговоровъ 'баба сводница' все та же 'огненная Марія'. И изсл?дователь по этому поводу пробуетъ филологически объяснить, какимъ образомъ вм?сто розоваго в?нка и горящаго куста, символовъ Богородицы, въ заговорахъ появляются печь, баня и в?никъ{734}). Я посл? вернусь еще къ этимъ образамъ, когда буду говорить о присушкахъ, съ какими они связаны. Зд?сь же ограничусь лишь указаніемъ на то, что между женскими образами изъ заговоровъ отъ воспаленій и сходными до н?которой степени съ ними образами изъ любовныхъ заговоровъ н?тъ ровно ничего общаго. Они связаны съ различными мотивами и развивались на почв? различныхъ обрядовъ.
По поводу разсмотр?нныхъ н?мецкихъ заговоровъ можно отм?тить н?сколько чертъ, вообще свойственныхъ н?мецкимъ заговорамъ. Если сравнить ихъ съ русскими, то бросится въ глаза б?дность фантазіи ихъ творцовъ. Чудесный элементъ фантастики почти совершенно отсутствуетъ. Эпическая часть отсутствуетъ чаще, ч?мъ въ русскихъ заговорахъ, а когда присутствуетъ — кратка и почти всегда чисто христіанскаго содержанія, б?дна образами. Разработка ея однообразна. Обыкновенно разсказывается, что шелъ какой-нибудь святой, и вотъ случилось, или сд?лалъ онъ то-то. Перечни, столь частые у русскихъ, у
