сплошь да рядомъ происходятъ въ форм? аффектовъ, то вполн? естественно, что они и разр?шаются въ ритмическихъ проявленіяхъ. Изображеніе пантомимою удачной охоты вполн? можетъ довести голоднаго дикаря до такого состоянія. Но если аффектъ разр?шается въ ритм?, то и обратно — ритмъ способенъ довести до аффекта. По мн?нію Гроссе, первобытный челов?къ вполн? естественно приходитъ къ мысли, что танцы, производящіе на него самого столь могущественное д?йствіе, могутъ оказать изв?стное д?йствіе и на т? демоническія силы, которыя по произволу управляютъ его судьбой. И вотъ онъ устраиваетъ танцы, чтобы отогнать или умилостивить призраки или демоновъ{1138}). Такой ходъ мысли вполн? допустимъ. И если это такъ, то окажется, что въ танцахъ-чарахъ магическая сила приписывается уже не одному только 'изображенію' и п?сн?, сопровождающей танецъ, а также и ритму. Т?мъ меньшая часть остается на долю слова. Такимъ образомъ, въ танцахъ-чарахъ выступаютъ два главныхъ первоначальныхъ фактора: драматическое д?йствіе и ритмъ. Для ритма движеній нужна опора въ ритм? звуковомъ; эти два вида всегда т?сно связаны между собой. Ритмъ звуковой даютъ музыкальные инструменты. Но д?йствіе звукового ритма будетъ еще сильн?е, если каждый танцоръ участвуетъ въ его произведеніи. Къ этому участію толкаетъ дикаря врожденное страстное влеченіе къ подражательности. Необходимый результатъ — присоединеніе къ танцу и музык? п?сни, или, в?рн?е, п?нія. П?ніе же ищетъ опоры въ слов?. Слово на этой ступени только матеріалъ, пища для ритма. Дикарь, что видитъ предъ глазами, о томъ и поетъ. Важна не п?сня, а мелодія. А тамъ, что первое привлечетъ вниманіе п?вца, то и попадетъ въ п?сню. Вниманіе же участниковъ пантомимы, конечно, сосредоточено на самой церемоніи. Все племя, заклиная дождь, м?рно движется въ танц?. Объ этомъ и поютъ:
Изъ края въ край — рутубури.
Скрестивши руки. Много. Вс?.
Обратимся теперь къ русскимъ п?снямъ-заклинаніямъ. Он? связаны съ различными обрядами. На магическій характеръ н?которыхъ обрядовъ, обратившихся теперь въ простую забаву, указывалъ еще О. Миллеръ. Спеціальному изсл?дованію этого вопроса посвятилъ свой трудъ Е. В. Аничковъ. Всл?дъ за Фрэзеромъ изсл?дователь приходитъ къ заключенію, что весенніе обряды были первоначально чарами, a сопровождавшія ихъ п?сни — заклинаніями. 'Обрядовая п?сня-заклинаніе', говоритъ онъ, 'есть самостоятельно возникшій и первоначальный видъ народной поэзіи'{1139} ). Я не могу зд?сь разсматривать нам?ченный вопросъ во всей его полнот?. Моя ц?ль — указать только н?которое родство между заговорами и п?сенными заклинаніями. Существованіе его несомн?нно. Бол?е того, несомн?нно и то, что н?которыя п?сни-заклинанія выродились въ простые заговоры, и наоборотъ — заговоры проникаютъ въ обрядовыя магическія п?сни. Первое явленіе мы уже наглядно вид?ли на польской п?сн?. Другимъ прим?ромъ можетъ служить заклинаніе весны. Изв?стый обычай печенія 9-го марта жаворонковъ изъ т?ста сопровождается въ н?которыхъ м?стахъ сл?дующимъ обрядомъ. Испеченныхъ жаворонковъ разбрасываютъ по воздуху, приговаривая: 'жаворонки, прилетите, красно л?то принесите'{1140})! Это чистая формула заговора-пожеланія, сопровождающая магическій обрядъ, изображающій прилетъ жаворонковъ. П?сеннаго элемента въ ней столько же, сколько хотя бы въ сл?дующемъ заговор?:
Fieber, bleib aus,Ich bin nicht zu Haus[222]{1141}).
Однако же несомн?нно, что когда-то этотъ заговоръ им?лъ видъ п?сни и примыкалъ къ п?снямъ, заклинающимъ весну. Именно эти п?сни связаны съ обрядомъ печенія птицъ изъ т?ста (кулики, аисты, жаворонки). Въ нихъ настойчиво повторяется мотивъ обращенія къ птиц? съ
просьбой принести весну. Промежуточную стадію между п?сней и заговоромъ представляетъ сл?дующая редакція этого мотива.
'Ой вылынь, вылынь, гоголю! вынеси л?то зь собою, вынеси л?то, л?течко и зеленеє житечко, хрещатенькій борви?ночокъ и запашненькій василёчокъ'{1142})! Ефименко пом?щаетъ ее среди заклинаній. Аничковъ называетъ ч?мъ-то 'въ род? заговора или присказки'{1143}). Но вотъ заговоръ уже въ форм? настоящей п?сни, исполнявшейся еще въ 60-хъ годахъ прошлаго стол?тія въ Саратовской губ… Для п?нія ея мальчики и д?вочки взбирались на крыши избъ съ жаворонками изъ т?ста.
Чаще всего теперь подобныя п?сни или присказки исполняются д?тьми. Но раньше это было обязанностью взрослыхъ. 'Самый обрядъ закликанія сохранился въ Б?лоруссіи и н?которыхъ м?стахъ Великороссіи. На Евдокію (1-го марта), на 40 мучениковъ (9-го марта) или на Благов?щеніе (25-го марта) молодежь собирается на пригоркахъ, крышахъ амбаровъ и вообще на возвышенныхъ м?стахъ и тутъ расп?ваетъ особыя п?сни. Кое-гд? этотъ обрядъ тянется весь великій постъ, и хоры разныхъ деревень перекликаются такъ, чтобы п?ніе ихъ не умолкало и гд?-нибудь, хоть вдалек?, да слышалась п?сня. Въ Буйскомъ у?зд? Костромской губ., по словамъ Снегирева, д?вушки
совершали свое заклинаніе, стоя по поясъ въ вод?, или, если еще не растаялъ ледъ, то вокругъ проруби. Обрядъ этотъ производится иногда рано утромъ, еще до восхода солнца'{1145}).
Обратный процессъ — переходъ заговора въ обрядовую п?сню, можетъ наблюдаться на сл?дующемъ прим?р?. У сербовъ существуетъ обрядъ 'на ранило', близко подходящій къ русскому «кликанью», 'гуканью' весны. Въ п?сняхъ, поющихся при обряд?, часто фигурируетъ прип?въ 'Рано најрано!' или 'Рано, ранано!' Аничковъ въ ряду другихъ п?сенъ, относящихся къ этому обряду, приводитъ одну чешскую, которую произносятъ передъ восходомъ солнца въ пол? на Великую Пятницу, стоя на кол?няхъ.
Rano, rano ranicko,[223]
По поводу нея изсл?дователь зам?чаетъ: 'Въ этой странной п?сн? сохранился все-таки нап?въ, соотв?тствующій нашему 'рано ой рано' и сербскому 'рано најрано'{1147} ). Если бы это была п?сня, то она д?йствительно была бы странной. Но въ томъ-то и д?ло, что это не п?сня. Недаромъ при исполненіи ее не поютъ, а говорятъ. И нав?рное ее никогда не п?ли. Это наглядное доказательство того, что заговоры не обломки п?вшихся когда-то заклинаній, a п?сенная форма ихъ явленіе поздн?йшее. Даже получивши такую форму, они все-таки не поются. Аничкова, очевидно, п?сенная форма и ввела въ заблужденіе. Она сблизила апокрифическій разсказъ съ п?сней. А начальные
