Сродство эпическихъ частей безспорно. Сомн?ніе можетъ только возникнуть относительно той части, какую я отожествилъ съ собственно заговоромъ, — лирической. Правда, сходство между ними очень небольшое. Одна только посл?дняя строчка можетъ быть сопоставлена съ рядомъ параллелизмовъ первой п?сни. Однако, мн? кажется, что сравненіе въ род? — 'колосочки — якъ пирожочки' — и могло дать толчекъ всему ряду параллелизмовъ, какіе мы находимъ во второй п?сн?. Конечно, при этомъ необходимо допустить существованіе ц?лаго ряда промежуточныхъ редакцій,
въ чемъ н?тъ никакого сомн?нія при широкой распространенности п?сни и обряда, распространенности почти общеевропейской{1181}). Сначала въ нихъ еще сохранялось первоначальное сравненіе. Потомъ оно затерялось въ ряд? новыхъ, созданныхъ по его образцу, и, наконецъ, выпало. Считать сравненіе — 'колосочки — якъ пирожочки' — первоначальнымъ побуждаетъ меня рядъ аналогій изъ разобранныхъ выше заговоровъ. Мы уже вид?ли, что въ заговорныхъ параллелизмахъ, какъ бы они разнообразны и отвлеченны ни были, всегда надо искать основного, въ которомъ параллель проводится между желаннымъ и какимъ-нибудь реальнымъ явленіемъ, им?ющимъ непосредственное отношеніе къ соотв?тствующему симпатическому обряду. Иногда этотъ основной параллелизмъ, благодаря наплыву новыхъ, случайно набранныхъ, потомъ утрачивался (ср. хотя заговоры отъ воровъ). Прикладывая тотъ же методъ изсл?дованія къ п?сн?, мы видимъ, что въ бол?е пространномъ варіант? нельзя указать такого ядра. Параллелизмъ же 'колосочки — якъ пирожочки' вполн? можетъ быть признанъ таковымъ. Откуда могло взяться такое сравненіе? Вспомнимъ, что обрядъ калядованія сопровождается обильными подачами калядовщикамъ съ?стныхъ припасовъ. Даютъ и пироги. Первоначально, мн? думается, когда смыслъ всего плужнаго обряда былъ еще для вс?хъ ясенъ, только пироги и подавались. Полученіе пироговъ — смыслъ и завершеніе обряда. Калядовщики изображали въ плужномъ д?йствіи начало запашки. Полученіе пироговъ результатъ запашки. Такимъ образомъ, полученіе пироговъ изображало въ обряд? будущій хорошій сборъ хл?ба. Поэтому-то калядовщики такъ р?шительно и заявляютъ:
Мы теперь смотримъ на такія присказки калядовщиковъ, какъ на шутки веселящейся молодежи. Но подобныя угрозы н?когда им?ли вполн? серіозный характеръ, такъ же, какъ
серіозенъ и значителенъ былъ и весь обрядъ. В?дь для калядовщиковъ полученіе или неполученіе пирога тогда означало не бо?льшую или меньшую сытость предстоящей пирушки, а означало результатъ вс?хъ его полевыхъ работъ, всю его судьбу въ предстоящемъ году. Поэтому всякій, подающій пирогъ, способствовалъ богатству предстоящаго урожая; всякій отказывающій — недороду. Если посл? всего сказаннаго и можетъ быть еще сомн?ніе относительно происхожденія самой формулы пожеланія въ разбираемой п?сн?, то относительно эпической части ея этого уже быть не можетъ. Эпическая часть развилась изъ обряда, и сейчасъ кое-гд? еще исполняющагося. Это плужный обрядъ. Теперь онъ исполняется чаще д?тьми. Но раньше онъ им?лъ важное значеніе — обезпеченіе удачи предстоящей запашки и урожая. Во время обряда 'пашутъ землю, какъ бы приготовляя ее для пос?ва, причемъ п?снями и т?лодвиженіями представляютъ процессъ паханія'{1182}). Участвовалъ въ обряд? и плугъ, о которомъ поется въ разбирающихся колядкахъ {1183}). Изъ этого-то обряда и развилась п?сня. Въ ней, какъ и въ н?мецкомъ заговор? съ мотивомъ пашущаго Христа, первоначально паханіе не приписывалось Христу или святымъ, a п?вшіе говорили лишь только о своемъ паханіи. На это указываетъ румынская п?сня. Тамъ во время плужнаго д?йства въ п?сн? поется: … 'Шли мы въ одинъ святой четвергъ съ плугомъ о 12 быкахъ, по яровому полю, хорошо вспаханному, отлично зас?янному'{1184}). Потомъ уже д?йствіе было перенесено на святыхъ. Причину такой зам?ны мы уже знаемъ по заговорамъ.
Такъ в? заговорахъ и въ колядкахъ вполн? самостоятельно развились очень сходные мотивы: и тутъ и тамъ Христосъ пашетъ въ пол?. Однако, см?шивать ихъ, какъ это д?лаетъ Мансикка{1185}), ни въ коемъ случа? нельзя. Мы вид?ли, что каждый изъ нихъ развился изъ вполн? самостоятельнаго обряда. Разницей обрядовъ объясняется и разница въ самыхъ мотивахъ. Вь одномъ случа? паханіе
производится съ ц?лью отысканія червей, а въ другомъ — съ ц?лью зас?ва поля. И если для Мансикка заговоры съ мотивомъ пашущаго Христа им?ютъ 'чисто символическое' значеніе и изображаютъ поб?ду надъ діаволомъ (зм?я, червь), и самый мотивъ произошелъ 'безъ всякаго сомн?нія' изъ апокрифическаго разсказа{1186}), то для меня во всемъ этомъ очень и очень большое сомн?ніе. Въ самомъ д?л?, мы вид?ли, что мотивъ пашущаго Христа могъ развиться изъ обряда совершенно такъ же, какъ развился ц?лый рядъ другихъ заговорныхъ мотивовъ. Сближенія, какія находитъ Мансикка между заговорнымъ мотивомъ и апокрифическимъ разсказомъ, ровно ничего не доказываютъ. Центръ апокрифа по списку, на какой ссылается Мансикка, заключается въ разсказ? о томъ, какъ Христосъ увид?лъ въ пол? пахаря, взялъ у него плугъ, провелъ три борозды и, благословивши плугъ, опять отдалъ его влад?льцу. За этимъ сл?дуетъ похвала, въ которой перечисляется рядъ предметовъ съ эпитетомъ «блаженный», къ какимъ прикоснулся Христосъ. Въ апокриф? Христосъ проводитъ три борозды. Мансикка подчеркиваетъ, что и въ н?мецкомъ заговор? Христосъ проводитъ три борозды. Какой же выводъ? Какой угодно, только не о заимствованіи заговоромъ изъ апокрифа. Изв?стно, что въ заговорахъ число 3 обладаетъ таинственнымъ значеніемъ, магическимъ. Самые заговоры постоянно читаются «тройчи». Поэтому и число 3 очень часто встр?чается въ заговорахъ. Н?тъ ничего удивительнаго, что и Христосъ проводитъ три борозды. Эту подробность, кром? того, могло вызвать еще упоминаніе въ томъ же заговор? 3 найденныхъ червей, а посл?днее объясняется вліяніемъ другого заговорнаго мотива — 'Христосъ съ розами', о которомъ р?чь была выше. Упоминаніе трехъ червей вызвало и упоминаніе трехъ бороздъ: провелъ три борозды — нашелъ трехъ червей. Но можно еще поставить вопросъ: откуда взялись три борозды въ самомъ апокриф?-то? Дал?е, въ одномъ изъ заговоровъ съ мотивомъ нахожденія червя Мансикка отм?чаетъ сквозной эпитетъ «золотой». И вотъ для него кажется даже
излишнимъ доказывать, что повтореніе черезъ всю формулу одного и того же эпитета есть подражаніе слову 'блаженный'{1187}). Однако мы уже знаемъ, что сквозные эпитеты характерная особенность именно заговорнаго творчества. Въ своемъ м?ст? была указана и причина этого явленія. Такъ ужъ если говорить о подражаніи съ какой бы то ни было стороны, то не придется ли тогда вид?ть между заговоромъ и апокрифомъ совершенно иное отношеніе, ч?мъ это кажется Мансикка? Невольно возникаетъ недоум?ніе, откуда же явилась басня, что 'Христосъ плугомъ оралъ, еже Еремія попъ болгарскій солгалъ', какъ говоритъ нашъ списокъ отреченныхъ книгъ. Не воспользовался ли какой-нибудь книжникъ матеріаломъ заговоровъ или калядокъ?
Возвращаясь теперь къ вопросу о п?сенной форм? заклинаній, мы, на основаніи разсмотр?ннаго выше матеріала, можемъ р?шить его вполн? опред?ленно. Нельзя считать п?сенную форму первоначальною формою вс?хъ вообще заговоровъ. Но также и утвержденіе, что ритмъ и ри?ма явленія поздн?йшія, не приложимо ко вс?мъ заговорамъ. Искони существовали дв? формы словесныхъ чаръ — прозаическая и п?сенная. И та и другая одинаково древни; но прозаическая форма господствуетъ въ чарахъ единоличныхъ, a п?сенная — въ массовыхъ.
