Темный инстинкт

ней, обнял и поцеловал в слишком ярко накрашенные губы.

Мещерский опустил глаза. Он видел много поцелуев на своем веку, но этот был самый неприятный. И совсем не потому, что, по выражению Кравченко, женщина, которую сейчас так лапали, «задела его сердце». Следовало бы просто развернуться и уйти, но он все стоял как столб.

Шипов, не ослабляя своей хищной хватки, кивнул ему: мол, проваливай. А Мещерский не двигался с места. Наконец Зверева освободилась сама, она тяжело дышала и не смотрела на них.

– Спокойной ночи. – Шелк зашуршал, она направилась в спальню.

Шипов двинулся за ней. Их взгляды с Мещерским встретились. Он ускорил шаг, в дверях настиг Звереву и снова обнял, предварительно толкнув дверь ногой.

Потом в замке повернули ключ. У Мещерского на душе стало так, словно он съел червивое яблоко.

Глава 28 Наследник

– Ко всему надо относиться мягче. А на вопросы смотреть ширше. – Кравченко, все утро созерцавший расстроенный лик друга, решил-таки высказать и свои замечания по поводу ночного происшествия. – А с гитлерюгендом, Серега, все как раз к этому самому и шло. Ах, ешкин корень, бабы-бабы! «И башмаков не износив…» – Он помолчал. – Ну и видок у вас с ним был, судя по твоему рассказу! Шипову невтерпеж было, а тут вдруг «Вы куда? Не пущу!». У него небось зубы барабанную дробь выбивали, штаны спереди едва не лопались, а тут – загвоздочка, – он фыркнул. – Он наверняка в саду выжидал, когда все в доме угомонятся, не хотел к ней при свидетелях… Но и ЕЕ ведь, Серега, по- человечески понять можно. Такие события: убийства, подозрения, страх, ужас. Одной в постели – хуже, чем в могиле. А тут мальчишка под ногами вертится, с ума сходит – и все при нем вроде, и возраст к тому же…

– Нельзя ЕЕ понять! – Мещерский поморщился, словно хватил чего-то кислого. – Она что, дура, по- твоему? Не понимает ничего? А? Два убийства в доме – а Шипов-то теперь при таком вот раскладе кто? Тот, кому выгодно совершить именно два убийства: брата-соперника устранить и ту, которая… Та утренняя ссора Зверевой и Майи Тихоновны как раз этого Жоржика и касалась. Я теперь на все сто в этом уверен! Тихоновна и прежде нам на него намекала, да мы внимания не обращали. А теперь как же! Он в этом доме одна из главных персон. Добился своего – новый фаворит, новый… – Мещерский хотел выругаться и не смог – язык не повернулся. – И она прекрасно понимает, какой ценой он, быть может, уплатил за все эти свои амуры. И тем не менее преспокойненько тащит его в кровать и… да животные так не поступают!

– Ты слишком трагично смотришь на вещи, Серега, – Кравченко улыбнулся. – С юмором у тебя стало туговато, даже с черным. А ты лучше вспомни вчерашних себя и его: «А ты кто такой? Нет, ты кто такой?!»

– Тебе развлечение. А мне… мне больно. Меня уже тошнит от всего этого.

– Ну, меня, может быть, тоже тошнит. Но и забавляет. «Ему и больно и смешно, а мать грозит ему в окно…» – Кравченко взглянул на часы: половина восьмого. Проснулись они с Мещерским очень рано и вот уже почти час валялись в кровати. – А насчет того, какой ценой, то, знаешь ли, женщины обожают, когда ради них мужики совершают невозможное.

– И даже убийство родного брата?!

– И это случалось. И действительно, если рассматривать с точки зрения обычной логики, версия о том, что убийца – Шипов-младший, многое объясняет: и смерть аккомпаниаторши, и даже кровоподтеки. Если, конечно, не верить ни единому его слову о «братской любви». Сдается мне, что и любил-то он Андрея странно – больше стыдился. И за то, что тот не похож на других, и за то, что его кастратом называли (кому захочется быть братом кастрата?), и даже голос его необычный был, кажется, Егору противен, хотя он понимал, что именно этот дар открывает им с братом дорогу в большую жизнь. Андрея он в глубине души и жалел и презирал одновременно – хотя бы даже потому, что везде чуть ли не с кулаками должен был отстаивать «честь фамилии». Но при этом и завидовал ему, потому что в их жизнь внезапно вошла такая великолепная женщина. Словом, клубок противоречий, ристалище страстей, как в ваших операх. А насчет чувств этого Ромео к нашей перезрелой мадам, что ж, в его возрасте как раз такое и может случиться.

– На них просто отвратительно смотреть!

– Ну-ну, брось. Смотреть на них не так уж и отвратительно, нормально. Чем старше становится женщина, тем моложе ее свита. Ты вон на наших эстрадных див взгляни, а тут рангом повыше люди и вкуса у них побольше, но… В общем, нормально это все, – Кравченко усмехнулся. – И вообще, ты за мадам Звереву сейчас не переживай, парень постарается, чтобы ей было хорошо. Из кожи вылезет, а вдовушку осчастливит. И насчет безопасности ее… Даже если Шипов убийца, как раз ей-то его опасаться пока нечего. Он больше нас даже заинтересован, чтобы вдовушка прожила как можно дольше, хотя бы до того момента, когда в этом доме, быть может, уже в пятый раз протрубят свадебный марш.

– Ты стал ужасным циником, Вадя. – Мещерский вздохнул, потом хмыкнул, потом нехотя улыбнулся. – И правда, я таким дураком вчера был. И как мне только ей сегодня в глаза смотреть?

– Да не моргнув глазом. Тебе еще ее стесняться! Эх, Серега, тут давно уже никто никого не стесняется. Все уже полностью морально раскрепостились. И нам пора.

– А со Зверевым теперь как же? То, что ты мне рассказал, – это теперь куда?

– Куда? А бог его знает. Я уже сказал: с точки зрения обычной логики, в данной ситуации первый кандидат в убийцы – Шипов. Но… мы же с тобой нелогические люди. И ситуация тут с каждым часом меняется, а посему… К черту пока и Шипова! Именно потому, что с ним все так ловко сейчас укладывается в банальнейшую схему: зависть – ревность – братоубийство – устранение препятствий в лице верной подруги. А если честно, то Зверев меня как раз больше сейчас интересует. Знаешь, мне кажется, что с ним мы попали пальцем в небо. Их отношения с Алисой несколько иные, чем нам представлялось. Мне его даже жаль стало.

– Его? Это, по-моему, ее жалеть надо.

– Павлин наш доигрался, понимаешь? Сначала все шло гладко и ему льстило, что девчонка, которая его почти на двадцать лет моложе, так из-за него переживает – и к бутылке липнет, и по пятам за ним бегает. А потом он вдруг понял, что не только из-за его прекрасных глаз она так изводится, а в основном потому, что он – брат женщины, которая для этой девчонки, быть может, значит да и значила