Темный инстинкт

кивнул. – Да, пожалуй. Если бы я был недалеким сыщиком, я бы тоже за эту версию ухватился обеими руками.

– Ну и как же нам в таком случае быть с вами?

– А вы разве недалекий сыщик, капитан? Да бросьте.

Сидоров усмехнулся:

– А я вот возьму и разочарую вас, Петр Станиславович. Ну зачем все усложнять? А чем эта версия плоха? Мне она кажется самой правдоподобной из всех остальных.

– Версия о том, что я – убийца? – Новлянский сдвинул белесые брови. – Вас это полностью устраивает? Да бросьте, капитан. И в это я тоже никогда не поверю.

– Почему? – на этот раз Сидоров удивился вполне искренне.

– А потому что в моем доме совершено не одно, а уже два убийства. И если первое действительно мне в какой-то мере выгодно, то второе – вам ли это не знать – невыгодно совершенно. Более того – это настоящий удар по мне.

– Мне ли не знать? – Сидоров почесал подбородок. – Хм, разве вы были настолько близки с гражданкой Даро Майей Тихоновной, что восприняли ее смерть как удар?

– Мы были союзниками.

– В чем же?

– В одном важном вопросе. Но к деньгам это отношения не имеет.

– Вы не хотите сказать, в каком?

– Это касается частной жизни моей семьи.

– Увы, ваши умные слова, Петр Станиславович, – всего лишь слова. И они представляются мне пустой отговоркой.

– Ну раз так… выходит, мое замечание о далеких и недалеких сыщиках было сделано впустую. В таком случае думайте что хотите. Если дойдет до самого худшего и меня арестуют по этой вашей глупой и бездоказательной версии, я обсужу с моим адвокатом, насколько моя защита на суде окрепнет от оглашения этих частных сведений. Но до тех пор не скажу ничего.

– А другие вопросы вам можно задавать без адвоката пока что?

– Это допрос?

– Беседа. Я же не записываю ничего, видите.

– Хорошо, попробуйте. – Пит усмехнулся, кивнув Мещерскому: – К тебе он так же подъезжал, нет?

– Вы любили свою мать? – неожиданно спросил Сидоров.

– Очень любил. Она умерла молодой. А почему это вас интересует?

– Так. Просто я так и думал, что вы – любящий сын. Но пойдем дальше. Утром накануне первого убийства вас видели вместе с Андреем Шиповым. О чем у вас шел разговор?

Новлянский помолчал.

– Это вам Димка сказал? – он прищурился. – Круто вы с ним в тот раз обошлись. Чего с перепугу не соврешь… Но я – не Корсаков, вы это, надеюсь, понимаете?

– Конечно, понимаю, – опер кивнул. – Поэтому и беседуем мы с вами на вольном воздухе, а не у меня в кабинете. Так вы будете отвечать? Или тоже только при адвокате?

– Отчего же, буду. В этом никакого секрета нет. В то утро мы с Андреем говорили о Марине Ивановне. Нас обоих беспокоило ее состояние.

– Она что – больна?

– У нее нервы шалят. Давно уже.

– И что конкретно вам сказал Андрей?

– Что Марину Ивановну следует показать хорошему специалисту, однако сделать так, чтобы эта инициатива исходила от нашего семейного врача, а не от кого-то из членов семьи.

– Специалисту? По нервам? Это психиатру, что ли?

– Нервы невропатолог лечит, – влез Мещерский.

– Но вы-то, Петр, и Шипов психиатра имели в виду? – Сидоров нахмурился. – А что все-таки с Мариной Ивановной?

– Ей постоянно снятся кошмары, ее мучают галлюцинации. Они вон знают, – Новлянский кивнул на приятелей. – Ее нервная система совершенно расшаталась. А после этих трагедий вообще… Словом, ее здоровье всех нас очень беспокоит.

– И долго вы говорили в то утро с Шиповым?

– Минут пятнадцать, наверное.

– А потом что?

– Ничего. Мы расстались, и я пошел к озеру.

– А Шипов?

– Остался в саду. Больше я его не видел.