Темный инстинкт

либо… он хотел убить Сопрано именно на дороге».

Кравченко тяжко вздохнул: ерунда какая-то. Нелогично, как Серега скажет. Он сел на траву. У ног его суетились муравьи – осень на носу, пора готовить родимый муравейник к дождям и холодам. Запасать впрок дохлых гусениц, коптить жуков на солнышке, вялить бабочек… Слишком много в этом деле насекомых. Серега говорил: Зверевой в кошмаре муравьи привиделись. А сын ее первого мужа бабочек сачком хлопает. Бабочек…

Итак, о колодце заколоченном Пит и его сестра знали с самого детства. И Файруз, и Корсаков, и аккомпаниаторша – они бывали прежде на даче. И Зверев знал и его сестра тоже. Марина Ивановна… Кравченко сорвал травинку, сунул в рот – горькая. Как коровы такую гадость жрут? Марина Ивановна, между прочим, тоже переодевалась в тот день. И шарфик ее… Он снова извлек из кармана смятый «реестр», и на оставшемся утлом клочке чистой бумаги появилось: «Певица была счастлива четыре дня. А после смерти мужа поняла,как она его любила».

Возле задней калитки он увидел Алису Новлянскую. Она зацепилась за сломанный засов рукавом свитера и пыталась освободиться.

– Разрешите помочь? – Кравченко подошел к ней.

Она быстро обернулась, глаза ее расширились. Он почувствовал, что от нее пахнет алкоголем.

– Вы всегда так подкрадываетесь к людям? – Она дергала свитер.

– Только к тем, кто мне очень симпатичен. Дайте я. Вы так только порвете. – Он начал распутывать нитки. – Тут затяжка маленькая, потом легко иглой вправите. А смазку бензином ототрете.

– Пропала одежда. – Она потерла испорченный рукав. – Повод купить обновку. Вы, Вадим, любите покупать новые вещи?

– Нет. Я старые вещи люблю. Привыкаю к ним. – Кравченко смотрел на девушку сверху вниз: в тонкой ниточке ее белесого пробора были заметны чешуйки перхоти.

– А жена ваша любит?

– Тоже нет. Жены.

– А подружка? Или ее тоже нет? Вы у нас такой нелюдимый, да?

– Я спокойный, нежный и влюбчивый. – Кравченко усмехнулся: – Подружки из меня веревки вьют. Негодяйки.

– Вы сейчас говорите, как Григорий Иванович. – Она облизнула губы. – Его тоже – спрашиваешь серьезно, а он шутит.

– Я не шучу, а правду говорю.

– И он тоже правду говорит. Всегда. Всем.

Они медленно шли по дорожке к диванам-качелям.

– Мне сейчас ваш брат сказал, что в детстве Григорий Иванович его спас – не дал в колодец загреметь.

– Пит всегда лез куда не надо, – Алиса нахмурилась. – Вы его где видели?

– Там на холме. Он на свою охоту отправился.

– Дурак.

– Вы не очень-то ласковы к нему.

– Принесите мне выпить. – Она уселась на диван. – Петька наверняка Агахану велел следить, чтоб я не подходила. А мы его обманем. Если джин кончился, выберите мне что-нибудь на свой вкус.

Кравченко как истый джентльмен направился в дом, нашел бар в гостиной и, поколебавшись, налил в бокал розового мартини.

– Ну-ка, что вы принесли? – Ее глаза алчно заблестели. – Фу, мерзость приторная.

– Вылить? – Он сделал вид, что собирается выплеснуть жидкость на траву.

– С ума сошли! – она выхватила бокал.

«Алкоголичка конченая», – подумал Кравченко и заметил:

– Я решил, что коньяк слишком крепок для вас, ром пополам с боржомом – слишком цинично, ликер – пошло, сухой мартини… да боже мой – кто сейчас не дует сухой мартини? Водку – мы не настолько с вами близки… Ну а больше там ничего не было, только столовые вина.

Алиса фыркнула.

– А потом мне сказали – у вас проблемы со здоровьем. Может, и вообще не надо было вот это самое…

– Доложили, что у меня язва желудка? Сергей ваш доложил?

– Не помню кто.

– И вам стало противно, когда вы узнали? – Она даже не пила, а как-то высасывала жидкость из бокала, словно боялась лишиться хоть капли.

– Почему противно? Просто тревожно за вас.

– А вам бы захотелось спать с женщиной, которая иногда кровью в унитаз блюет? – Алиса посмотрела на солнце сквозь ополовиненный бокал.

– С вами? – Кравченко скрестил руки на груди. – Да с удовольствием, только скажите, когда и где.