Темный инстинкт

– Вы… ты. – Она снова фыркнула, как кошка-альбиноска, засмеялась довольно. – С тобой я не буду. Ты герой не моего романа, Вадюлечка.

– Меня Вадим зовут. Ты брата почаще Питом зови, ему на аглицкий манер идет.

– Давайте лучше на «вы», а? – она прищурилась. – У нас так лучше выходит. А вы любите Альберто Сорди?

Кравченко молчал.

– Ну же, вы любите Альберто Сорди?

– Так же, как новые вещи.

– А знаете, он для меня очень много раньше значил. Я в него с пятнадцати лет – вот так, по самые ушки. Да, да – увидела на экране, и все – готово дело. Когда мы в Италию, к Марине уехали, я там прямо с ума сходила. В Рим моталась, неделями на улице Друззо, где он виллу купил, дежурила. А он ведь, между прочим, долго не женился. А когда ему было двадцать, у него был роман с известной актрисой Паньяни. Она его на четырнадцать лет была старше, а он по ней сох. Представляете? И с ним они жили почти десять лет. Марина ни с кем так долго не выдерживала. Только с моим отцом.

– С Шиповым они могли еще дольше прожить, если бы его не убили.

– С этим? – Алиса презрительно хмыкнула. – Нет, я лучше про Сорди дальше расскажу. Он ведь едва не разрушил брак Феллини с Джульеттой Мазиной. Не верите? Он в нее врезался на съемках «Белого шейха». Бегал, ухаживал, в ногах валялся. Феллини, когда узнал, выгнал его, а был самый близкий друг, они еще с войны дружили. И в «Сладкую жизнь» он его не взял, а ведь написал сценарий специально для него. Федерико сам Марине рассказывал, когда мы у него гостили, – такой чудный старикан, такой проказник – все попки, попки женские на уме были. Я когда смотрю этот его фильм, все время представляю, как бы Альбертони там сыграл. И Мазина его наверняка любила – он такой ведь мужик бесподобный, такой красавец. И потом они ведь ровесники были. Не то что его Паньяни – старуха… Вообще, эти старые стервы, – Алиса высосала все до конца и швырнула бокал в траву, – эти пожилые шлюхи, они же… они же просто смешны! Ей пятьдесят лет, пятьдесят два даже, челюсти пора у протезиста ремонтировать, а она вешается на шею первому встречному придурку, который… который…

– Вы, Алисочка, всех женщин, кому за пятьдесят, не жалуете или только одну… Паньяни? – Кравченко положил руку на спинку дивана.

Алиса приблизила лицо к нему и вдруг сдавленно хихикнула:

– Марина – ужасная баба. Не делайте таких жутких глаз. Это я комплимент ей отпускаю. У-жас-на-я. Можете так и передать своему… приятелю в милиции. А они по простоте душевной думают, что она богиня неземная. Ваш Сереженька тоже точно на икону на нее готов молиться. А она… она женщина. – Алиса придвинулась еще ближе. – Это все из-за денег?

– Что из-за денег?

– Ведь милиция думает, что кастрата из-за денег убили, да? Из-за наследства? Кто-то из нас убил? – Она была не так уж и пьяна. Кравченко насторожился.

– Они мне ничего такого не докладывали.

– А, слушай, брось. Не докладывали! – Она потрепала его по колену. – А твои-то мозги на что? Или у тебя их тоже нет? Не верю. Ты умный, Вадюля. Ты тоже так думаешь. И милиция… Психа какого-то они ищут – смех да и только! А зачем тогда Гришу забрали? Он же ее брат. Теперь и ежу ясно. – Она стукнула кулачком по дивану. – Да как они смеют его в такой подлости подозревать?!

– Ну, если на то пошло, они и Корсакова забрали.

– Димон загремел за компанию, потому что он с ней спал, – Алиса махнула рукой. – Дурачок наивный. Влюбился – тоже мне, второй недозрелый Сорди. Она с ним бедному Генриху рога наставляла. Мы все еще удивлялись: взять себе в кровать такого тюленя!

– С кем это вы удивлялись?

– Да все – Майка, тетя Шура. Ну, висла б на своем Агахаше. Этот хоть целый гарем перетрахает – не устанет. Да, да, а ты и не знал? Агахаша-шейх такой у нас любвеобильный. – Она снова захихикала. – Дома-то, естественно, тихоня деловой, а на воле… Как-то раз в Амстердаме пошли мы в ночной клубешник: я, один мой приятель, Пит с проституткой и он с… Ладно, потом расскажу тебе про шейха, а то ты что-то оживился, смотрю.

– Корсаков, по-моему, тоже впечатление скромника не производит, – быстро заметил Кравченко.

– Зануда он страшная. А сейчас и совсем у него мозги съехали. Только в одном я его уважаю: Марину-то ведь он первый бросил. Сделал ручкой и addio!

– Отчего же у него мозги съехали? – Кравченко слушал все внимательнее.

– Если бы на твоих глазах твою жену с ребенком в лепешку расплющили, у тебя что, все бы дома остались? – Она вздохнула, и Кравченко снова почувствовал запах алкоголя.

– Жену с ребенком? Значит… Корсаков женился, и поэтому они с Мариной Ивановной расстались?

– Ну да! Я когда узнала – хохотала, чуть не лопнула: Марина-то его и на Антильские острова таскала, и машину ему подарила, и по ресторанам, и в Ниццу.

А он взял и наплевал: в девчонку втюрился. Да я ее знала – скрипачка одна, Наташка Краснова. Она в Московском симфоническом оркестре играла. Так, ничего особенного, и музыкант посредственный. Оркестровочка и только. А он, Димка, прямо на руках ее носил. Она быстренько от него подзалетела. Между прочим, они в Италии познакомились: он у нас жил, а она… Ее оркестр на гастроли приехал, и Марина решила им воспользоваться: задумала на радио вместе с ним записать «Орлеанскую деву». Ну а Димка как про ребенка-то узнал, взял и записал себе в паспорт кое-что прямо в консульстве. Машину загнал, деньги у него появились, они с Наташкой и махнули домой сразу после гастролей. Потом ребенок у них родился, все хорошо шло. А потом… она вместе с ребенком ехала Димку в аэропорт встречать – он снова в своем джазе деньги начал заколачивать для семьи. И попала в аварию. А он ехал мимо из Шереметьева и увидел их там… прямо на дороге. Ну и… С тех пор даже на фотографии их глядеть не может. Слышали, он все время