Темный инстинкт

– Вены, к счастью, не задеты, – Зверев ловко накладывал повязку. Алиса юлой вертелась подле него и все заглядывала в глаза – то ножницы подавала, то тампон, то вдруг неслась на кухню за чистыми салфетками.

Мещерский, хотя Кравченко просто пожирал его горящим от нетерпения взором, тихонько отмалчивался в сторонке. Присел на корточки к камину – там аккуратным штабельком лежали приготовленные на растопку дрова. Взял с полки зажигалку, щелкнул ею машинально. Пламя лизнуло щепку, он поднялся и подтолкнул ее носком ботинка – все погасло.

– С огнем нельзя обращаться неуважительно, – сказал вдруг Файруз. – Так у вас, Сергей, огонь гореть не будет.

Мещерский снова щелкнул зажигалкой – тщетно.

– С огнем не стоит вести себя фамильярно, – Файруз достал из кармана коробок самых обычных дешевых спичек. Чиркнул одной. Она догорела у него почти до самых пальцев – только тогда он нагнулся к камину. И там вспыхнуло пламя, словно дрова облили бензином.

– Вы волшебник, Агахан. – Кравченко указал приятелю глазами на дверь: выйдем – пошепчемся. Тот и бровью не повел.

– Меня обвинили в том, что я убил Андрея. – Корсаков с силой вырвал полузабинтованную руку у Зверева. – Оставьте меня в покое, все нормально, ну! Заживет как на собаке. Только оставьте, оставьте меня в покое!

– Дима, мы… – Марина Ивановна побледнела.

– Мне он так и сказал: «Это ты его убил». – Корсаков обвел взглядом притихших домочадцев. – Я, понимаете? Я убил Андрея.

– Дима, ты только успокойся, боже… Ну зачем вы камин-то зажигаете?! – выкрикнула Зверева вдруг с надрывом. – Что вы все… душно ведь тут. Просто дышать нечем! Дышать невозможно! Откройте окно!

Кравченко, стоявший к окну ближе всех, потянул на себя раму. В комнату ворвался ветер с озера. Шипов-младший поймал запарусившую штору, отодвинул вбок. Он оперся о подоконник и так застыл – спиной ко всем. Они не видели его лица.

А лицо Корсакова дергалось, словно в нервном тике. Он ринулся к бару, схватил первую попавшуюся бутылку и припал к ней с жадностью. Поперхнулся, перевел дух и снова запрокинул голову и глотал, глотал. Григорий Зверев нагнулся, молча начал собирать с ковра окровавленные и мокрые от марганцовки тампоны.

– Принеси какую-нибудь тряпку, Лисенок, – попросил он. – И вообще, мы будем сегодня обедать или нет?

– Дима, что у тебя с рукой? – в который раз жалобно спросила Марина Ивановна.

– Ничего, несчастный случай, я сам виноват, – Корсаков оторвался от бутылки. – Что смотрите на меня? А-а, понятно. Он же сказал: «Кто ж тут про вас молчать будет!» Все, все выложили еще тогда, в самый первый раз! Все были рады свои сплетни…

– Что ты говоришь? – Зверева подошла к нему. – О чем ты? О каком еще… обвинении?

– А ты не знаешь?! – бешено выкрикнул Корсаков. – Ты не догадываешься, нет? Этот мент сказал открытым текстом, что вы… и они тоже считают, что это я убил Андрея!

Зверева придвинулась к нему.

– Тише, ну пожалуйста… это все бред… – Она коснулась его бинтов. – Все это… неправда. Этот следователь просто глупый и злой человек… Никто ни в чем… не может… Мы никогда, никогда ничего подобного никому о тебе не говорили. И не думали никогда. Слышишь, никогда! Ну, успокойся, успокойся же, Дима.

Он попытался оттолкнуть ее, но она вдруг обняла его крепко, прижалась к нему.

– Никто, никто и в мыслях не держит такого, – приговаривала она, покачивая его, словно убаюкивая. – Ну же, успокойся, пожалуйста. Ты же сильный, ты можешь. Никто больше не посмеет говорить такую поносную клевету.

Он снова попытался освободиться, но она зашептала снова свое: «Тише, тише», – и он вдруг зарылся лицом в ее волосы, а точнее, в кудрявый парик. Его спутаная соломенная грива смешалась с бронзово- каштановыми искусственными локонами.

На этой паре скрестились все взгляды. И только Кравченко смотрел не на певицу и ее бывшего любовника, а на… Новлянского. В тусклых глазах того, кто всего полчаса назад наизусть цитировал Ветхий Завет, сверкнуло что-то такое, от чего Кравченко вдруг стало не по себе.

За обедом все немного пришли в себя. Кравченко, пока еще не сели за стол, буквально силой выволок Мещерского на террасу:

– Что за чертовщина? – зашептал он. – Это Шурка так его отделал? Он что, офигел?

– Это не Сидоров. Я сам не пойму, – Мещерский выглядел растерянным. – Выскочил он от него точно кипятком ошпаренный, кричал вот так же, как сейчас, что его обвинили в убийстве, что Сидоров их всех тут подозревает, даже зубы ему намеревался пересчитать. Потом вроде успокоился, даже разговаривать стал со мной вполне нормально. Вышел Зверев, сели мы, поехали домой. Павлин этот Иваныч тоже стал возмущаться: дескать, с ним о какой-то ерунде милиционер говорил, пустая потеря времени, мол, а настоящего убийцу-психопата, сбежавшего, никто, видимо, искать даже и не собирается, только волынят, тело почему-то не отдают, жаловаться, мол, в Москву, в Генеральную прокуратуру надо. Ну, мы с Файрузом тоже поддакивали. Вдруг – я даже не понял – Корсаков (он сбоку от меня сидел, справа) как подскочит, заорал, что все это ложь, все врут, прорычал что-то по матушке и как – трах! Кулаком в боковое стекло! Осколки брызгами, Файруз на тормоза, машина чуть в кювет на полной скорости не завалилась. У этого из руки кровища потекла, он орет – все это ложь насчет психопата, милиция, дескать, всех подозревает, а его убийцей считают все, а он не убивал… В общем, истерика настоящая – Зверев ему даже по щеке съездил, чтобы успокоился. Ну, руку стал потом перетягивать, кровь останавливать, осколки вынимать. И знаешь, что мне тут, Вадя, показалось? А не попали ли мы с первого раза действительно пальцем в небо? И не есть ли этот джазмен не только наш первый, но и единственный фигурант, а? Он же форменный псих. У него ж