— Фёдор Иванович, — тихо промолвил он. — Я всё думаю о несоответствии масштабов… У нас как бывает: барахлит автоматика, защита сбои даёт… Оказывается, в сложнейший механизм пылинка попала, мешает. Что тогда? Тогда встаёт оператор, засучивает рукава…
Крайнев улыбнулся уголками губ, но взгляд его остался серьёзным и напряжённым.
— Будем надеяться, — Крайнев встал, кивнул на часы, извиняясь. — Будем надеяться, — повторил он, — что пылинку, то есть нас, просто не заметят.
Полюбоваться очередным выбросом собрались все, кто был свободен от дежурств. На смотровой палубе звучали молодые голоса, вспыхивали улыбки.
«Какая там депрессия, — подумал Илья, — какая там раздражительность… Есть, конечно, и то и другое. Усталость тоже есть. Но неизмеримо больше доброты и радушия, смеха и излюбленной в нашем веке мягкой иронии. А значит, всё не так уж плохо. И не может быть плохо. Мы просто не позволим, чтобы людям было плохо».
Тут он заметил Юргена Шварца и всем своим чутьём «ангела-хранителя» понял, что это, наверное, единственный человек на палубе, которому сейчас в самом деле плохо! Юрген сидел в сторонке, нахохлившись, будто больной воробей. Они встретились взглядами. Юрген тотчас отвернулся — в глазах его почему-то стояла тоска.
— Четыре минуты! — закричал богатырского роста парень, взобравшись на возвышение для ораторов. — Внимание, четыре минуты до выброса. Четыре, нет, уже три.
Все взоры обратились к огромному объёму экрана, как бы парившему над толпой. Там, в жёлтой дымке туманности, яростно пылала Скупая. Чуть ярче дымки светился гигантский рукав Питателя, похожий на инверсионный след реактивного летательного аппарата.
— Минута… — вздохнули за спиной Ильи.
— Секунды, уже секунды.
В следующий миг рукав Питателя наполнился голубым огнём, завибрировал. Можно было вообразить, какие огромные массы звёздного вещества мчат сейчас через силовой тоннель, но ни мощность полей, удерживающих выброс в Питателе, ни его назначение — куда? Куда всё же уходит энергия? — пониманию не поддавались.
Выброс окончился так же внезапно, как и начался. Слепящий блеск исчез, рукав Питателя медленно тускнел.
Рядом с Ильёй о чём-то горячо толковала группа физиков. Илья прислушался: учёные обсуждали феномен «скупости» пульсара. По всем расчётам получалось, что плотность потока нейтрино и рентгеновского излучения звезды должны быть в сотни раз больше. «Чему возмущаться, — заявил чернявый пожилой физик, кажется, Лебедев. — Благодарите бога, что Скупая в самом деле скупая. Иначе мы даже приблизиться к Окну не смогли бы. А так ничего — чуть ли не под боком у пульсара работаем».
Илья вспомнил Крайнева и порадовался его проницательному уму. Скупость пульсара прекрасно вписывалась в гипотезу «Окно — энергетическая система». Конечно же, её создатели умудрились каким-то образом закапсулировать почти все виды излучения звезды — к чему им такие гигантские потери?
Он стал пробираться к Юргену Шварцу:
«Всё-таки, что с ним? Почему вдруг космолог так затосковал? Только ли из-за того, что мироздание не хочет сдаваться без боя и никак не вмещается в его логические схемы? Надо поговорить с Юргеном».
Однако осуществить свой замысел Илье не удалось.
— Я так и думала, — засмеялась Лоран, появившись перед ним, как джинн из бутылки. — Все вы такие, мужчины. Расстроить бедную девушку — это пожалуйста. А восстанавливать её душевное равновесие кто будет? Кен Треверс, что ли? Так я его боюсь. Особенно… после приёма хаотической информации.
— Ты неисправима, Поль, — улыбнулся Илья. Он подумал, что и через тысячу лет, всё равно каких бы высот ума ни достигло человечество, обязательно будут рождаться вот такие насмешливые и совершенно несерьёзные создания, потому что такова уж природа человеческая, и это просто великолепно, что они были, есть и будут — вот такие создания…
— Полетели в сад! — потребовала Лоран. — У, меня жажда общения, и твой профессиональный долг — утолить её.
— С удовольствием, — согласился Илья. — А то Крайнев уже беспокоится, что я получу информационный шок. Заработался!
— Мой бедный «ангел», — Полина смешно наморщила нос. — И куда только врач Станции смотрит? — Она взяла Илью за руку. — Полетели.
Они поднялись на второй уровень сада — уровень задушевности.
Полина, оглянувшись по сторонам, решительно вломилась в густой малинник.
— Там, дальше, растёт несколько ранних яблонь, — заговорщицким тоном сообщила она. — И уже, наверное, есть чем полакомиться. Осторожней — ветка.
Трава возле деревьев немного выгорела. В саду стояла середина лета, и белесое небо над ним дышало зноем. Пахло полынью. В малиннике лениво отзывались птицы, а от кислющих маленьких яблок сводило скулы.
— Послушай, Поль, — поинтересовался Илья. — Ты ведь ещё девчонкой использовала право вето. Почему? Дети ведь наоборот — боготворят нас. Как и мы их, впрочем.
В глазах Полины зажглись насмешливые огоньки.
— Вторгаешься всё же? В сокровенное и интимное? Ну, ну… Да пустое всё это… Дом у нас был огромный — тридцать четыре семьи. Представляешь, сколько друзей?.. Я тогда пела немного. Точнее — импровизировала, было такое увлечение. Мы тогда жили в Крыму, а Толик — в Ташкенте…
— Поль, Поль, — покачал головой Илья. — Опять романтическая история.
Лоран шутку не приняла, досадливо повела плечом.
— Нет. Он потом, когда мы выросли, стал моим мужем… Так вот. Увидел он раз голограмму праздничного представления, в котором я выступала. Узнал личный индекс, позвонил — восхищался. Потом ещё звонил… А весной уговорил своих родителей — прилетели они в Крым. Объясниться Толик или не умел, или боялся. Так он через Службу Солнца давай фокусы выкидывать. И всё — на публику, чтоб другие знали. То имя моё на склоне Ай-Петри огромными камнями выложил, то уговорил знаменитого певца приехать к нам в Алупку и устроить концерт в мою честь… Словом, ребячество. Я это всё разом и прекратила.
Илья улыбнулся.
— Камни он, пожалуй, без нашей помощи таскал… Но в принципе, я так понимаю, дело ведь не в этой детской истории.
— Дело в самом принципе. — Полина подставила лицо густому свету, льющемуся с иллюзорного неба. — Я не люблю опеки. Какая бы она там ни была. Она размагничивает. Наш древний коллега Павлов писал о рефлексе свободы. Это высший рефлекс — стремление к преодолению преград. Заметь, к самостоятельному преодолению.
— Ты — сильный человек, Поль, — тихо сказал Илья. — Но ведь есть и слабые. И вообще, материальное раскрепощение не сделало человека автоматически счастливым. Напротив. Жить стало во сто крат сложнее. Потому что обогатились разум и душа, появилось больше времени для мыслей и чувств — и страсти человеческие приобрели новые качества. Тоньше стали, глубже, пронзительней. Теперь и Ромео не в диковинку да и Отелло уже не те. Куда там классическому ревнивцу до нынешних…
— Да ну тебя, — засмеялась Полина. — Никогда не поймёшь: серьёзно ты или шутишь.
— Я серьёзно, — подтвердил Илья. — Рефлекс свободы — это, конечно, здорово. Но ведь существует ещё и наиважнейший закон жизни — закон целесообразности. И всё, что осталось скверного в человеке, — нецелесообразно, вредно, противоестественно. Как и всё остальное, что мешает ему быть счастливым.
— Меморандум твой я, кстати, слышала. Ещё на «Бруно». — Полина была абсолютно невозмутима. — Впечатляюще, но ты не во всём убедителен. Где пределы ваших добродеяний и где начинается сугубо личное, неделимое?
— Всё, Поль, всё — личное, — вздохнул Илья. — Мы помогаем тем, кто просит помощи. Или тем, кому
