она жизненно необходима. Кроме того, добрые деяния — только малая толика нашей работы… Ты, наверное, и не подозреваешь, что плоды забот Службы Солнца окружают нас со всех сторон. Даже в мелочах.
— И сад этот тоже? — Полина иронизировала.
— Угадала. По крайней мере, его уровни общения. Кстати, до нас искусством общения вообще никто всерьёз не занимался. Возьми, например, устройство Станции. Периодические изменения геометрии и интерьера её помещений; чередование зон невесомости с зонами нормального тяготения; устройство иллюминаторов — всё это для того, чтобы насыщать людей эмоциями, облегчать тяготы жизни в условиях замкнутого пространства. И всё это, кстати, помогали разрабатывать Садовники.
— Признайся, Илья. — В зелёных глазах Лоран отражалось кружево листвы. — Чтобы обратить меня в свою веру, ты бы, наверное, даже женился на мне?
— Не могу, никак не могу, — засмеялся Илья. — Ты… ты мне… противопоказана.
— То есть? — его смех озадачил девушку.
— Помнишь, — Илья вернул лицу серьёзную мину. — Когда мы первый раз столкнулись — буквально, буквально! — ты мне посоветовала вычислить… А я дельные советы ценю. Логический блок тут же выдал мне все сведения о Полине Лоран, попутно заметив, что данная особа астрономически далека от моего идеала. У меня, кстати, очень толковый блок…
— Оно и видно, — ядовито заметила Полина. — Слишком часто ты им пользуешься. Удачный симбиоз.
Они шутили и насмешничали друг над другом, всё дальше уходя от первоначальной дискуссии, от прошлого, от философских обобщений и частностей, и оставался только сад, дразнящие земные запахи, голоса птиц и сумбурный, необязательный разговор. Иногда загадочный и тревожный, как взгляд Полины. Чаще — осторожный, будто шаги охотника. В целом же лёгкий и стремительный, из тех разговоров, которые оставляют по себе не глыбы смысла, а ощущение. Ощущение радости, что ли…
— Ой, чуть не забыла, — всполошилась вдруг Полина. — У меня в шестнадцать связь с Землёй.
Они спустились на первый уровень, прошли мимо пруда, где у кафетерия человек шесть звездолётчиков дрессировали вислоухого щенка. Щенку наука явно не нравилась, он лаял и всё норовил удрать в кусты. Дальше, за деревьями, на спортивной площадке глухо стучал мяч.
Полина вдруг остановилась.
— Ты надолго к нам? — отрывисто спросила она, глядя Илье в глаза.
— На месяц, полтора. А что?
— Улетай поскорей. Разберись, в наших делах и улетай. Опасен ты для меня.
— Чем же? — удивился Илья.
— Ты мне тоже нравишься. А это крайне опасно. Это расслабляет. Я привыкла быть свободной. И сильной.
— Интересно, — Илья опустил глаза. — Я только одного не пойму, Поль, почему «тоже»?
— Не смей врать! — сердито сказала Полина. — Вы проповедуете предельную искренность и смелость в общении. Зачем же ты…
— Виноват, — вздохнул Илья. — Наверно, старею. Да, конечно же, ты мне нравишься. Очень нравишься. Ну и что?
— Нет, нет! — она испугалась всерьёз. — Так нельзя. Это не настоящее. Это нечто… старое, стыдное, — девушка мучительно подбирала слова. Лицо её зарделось, стало то ли гневным, то ли обиженным, и Илья вдруг почувствовал какую-то пустоту, стремительно надвигающуюся на них, разделяющую или объединяющую — не понять.
— Это… ты же врач, знаешь. Внезапные влечения возникали раньше от чувственного голода… Патология бесконтрольной психики… Нет, не хочу.
— Погоди, Поль, ты всё перепутала… — начал было Илья, но Полина уже шла к выходу из сада. Быстро, чуть ли не бежала, боясь, наверное, что он станет догонять.
«Зачем, зачем она так трезво и безжалостно? — с тоской подумал Илья. — Кого она боится? Себя?.. Ну и Станция. Здесь даже отношения между людьми строятся по принципу дурацкой детской игры. Столько тепла, неподдельного тепла… и вдруг обжигающий холод. Нет, пора вплотную заняться Окном… И улетать. Конечно же, надо улетать».
— Лоран, не отвлекайтесь! — прикрикнул Илья на ассистента. — С этим справится и диагност… Следите за жизнеспособностью клеток.
Он быстро отсекал сожжённые вакуумом ткани, обуглившиеся сосуды: «Прочь, прочь всё, что поражено. Чем тщательнее удалена некротизированная ткань, тем больше активная площадь для трансплантата… Прочь и этот чёрный лоскут… Держись, мой милый».
От руки Исаева фактически осталась уже одна кость с лохмотьями непораженных тканей. Ещё ужаснее выглядело развороченное плечо. В глубине рваной раны в области грудной клетки виднелась лёгочная масса.
— Протез, — всё ещё сердито проворчал Илья. — Протез и этот железный истукан мог бы вживить. Ге-ни-альное решеньице — протез! А вдруг, как говорит Ольга, они не понравятся друг другу?.. Ничего, я тебе, Иван, сейчас такую руку слеплю…
Универсальный диагност на «истукана» не обиделся. Он выбросил на объёмном изображений искалеченной руки ещё два красных огонька — места поражений, не замеченные хирургом — и тут же сообщил:
— Начинаю вводить стимуляторы митозного деления клеток.
— Молодчина, — похвалил Илья электронного помощника и добавил, обращаясь уже к Полине: — Подберите режим митогенетического облучения. Активный режим!
Начал поступать трансплантат. Розовая масса аккуратно ложилась на остатки руки, на плечо Исаева, но Илье показалось, что тубус хирургического комбайна движется чересчур медленно, и он приказал вскрыть ещё один консервант.
Зачерпнул рукой. Бросил на операционный стол, будто ком глины. Ещё и ещё. Затем начал наращивать трансплантат на кость. Хуже всего было с формой руки. Илья лепил кисть и с нетерпением поглядывал на громоздкую установку диагноста: тот явно опаздывал с изготовлением форм. И если бывший врач Ефремов как хирург умел многое, то как скульптор — он это почувствовал сам — был беспомощен.
— Что там? — не выдержал Илья. — Посмотрите, что там с формой. Готова?
— На подходе, — тотчас ответила Лоран. — Идёт стерилизация.
Она поглядывала на Илью с удивлением и робостью. С тех пор, как он принял решение изменить ход операции и резко отмёл соображения электронного эскулапа, а также её собственные, Илья словно забыл и о сверхгуманности своей новой профессии, и о тонкостях этикета — даже на «вы» перешёл и покрикивает. Она понимала: сказывается колоссальное нервное напряжение, которое во все времена иссушало, сжигало талантливых хирургов.
«Он не просто талантлив, — подумала Полина. — Он ещё и чертовски смел. Определить грань, за которой регенерация органов — напрасное дело, за которой остаётся чистое биопротезирование, — задача не из лёгких. А он решил её, вопреки советам диагноста решил и, кажется, успешно».
Полина подалась к операционному столу, быстрым движением вытерла пот со лба Ильи. И пока рука её уносила тампон, он успел ответить на заботу взглядом: коротким, полным тепла и немного обиженным.
«Какие у него сильные руки, — удивилась девушка. — Нет, не то слово. Надёжные, что ли. Они, наверное, легко снимают боль. Боль… Не из боязни ли новой боли ты так резко и глупо говорила с Ильёй? Ох, эта женская логика! Сама почти объяснилась, а потом… Испугалась его тепла, ведь правда? Испугалась, что раскиснешь, сдашься и обрушишь свою беду на любимого человека… Господи, а это откуда? Откуда это слово взялось?!»
Исаев очнулся.
«Что со мной?» — одними глазами спросил он.
— Всё хорошо, Иван, — успокоил его Илья. — Руку мы тебе подлатали. И плечо… А вот и форма… Недельки две полежишь — будешь, как новенький.
