Хейке взял со стола пузырек и открыл его. Внимательно рассмотрел белый порошок. Тем временем подоспел слуга с целой кучей эликсиров и порошков.
Хейке обстоятельно исследовал каждый из них, понюхал, послюнявил палец и попробовал на язык, а затем вновь вернулся к белому порошку в пузырьке.
— Без названий, — бормотал он. — Только номера. И надписи «сильнодействующее» на этикетках.
Когда Хейке вновь посмотрел в глаза Молину, вид у него был очень серьезным.
— Не знаю, что здесь происходит, — расстроенно сказал он. — Но отныне не принимайте ни капли, ни крупицы всего этого!
— Что вы имеете в виду?
— Этот так называемый врач долгое время пытался убить вас, Ваша милость. Только очень крепкий организм мог выдержать такой натиск.
Молин и слуга непонимающе переглянулись.
— И что-то мне подсказывает, что ситуация критическая, — продолжал Хейке. — Взгляните на этот порошок с металлическим блеском! Здесь, в пузырьке, сильнейший яд! Вы бы сгорели в страшных мучениях за несколько часов, Ваша милость.
Слуга кашлянул.
— Осмелюсь указать, Ваша милость, кто бы в таком случае констатировал причину смерти?
— Да, сам доктор Люнгквист, — кивнул Молин. Старик порывисто вздохнул.
— Вчера вечером я намекнул, что хочу изменить свое завещание в пользу юного Кристера. Во всяком случае вставить его туда. При этом присутствовал доктор Люнгквист. И он прописал это. Не понимаю, зачем, — ведь он не упомянут в завещании. Но, очевидно, что-то за этим кроется. Чертова лиса! — в сердцах выругался Молин.
— Не обижайте лис, — горько усмехнулся Хейке, а глаза его оставались серьезными. — Советую Вашей милости передать все эти яды — а это, несомненно, яды — в полицию.
— Обязательно. Жаль, что мой друг полицмейстер в отъезде, — вздохнул Молин. — Но мой верный слуга сам снесет все в участок. И… думаю, с доктором Люнгквистом лучше сделать вид, что ничего не случилось?
— Несомненно! Он сейчас наверняка ждет вызова к смертному одру.
— Доставим ему такое удовольствие, — решительно сказал Молин. — А сейчас Вы, должно быть, желаете осмотреть меня, доктор Линд? Выяснить, что он успел разрушить.
Хейке и слуга довели Молина до постели, а горничным было приказано не впускать доктора Люнгквиста, если тот придет, и говорить, что «Его милость никого не может принять». Пусть понимает, как хочет.
Хейке тщательно осмотрел старика с головы до пят.
— Ужасно, — подавленно изрек он. — Такой сильный и прекрасный организм сознательно разрушали день за днем.
— Я ведь еще пережил два удара.
— Но после первого быстро оправились.
— Да, верно. Хейке выпрямился.
— Возможно, кое-что из прежнего мне удастся восстановить. Начну прямо сейчас с простейшего. Расслабьтесь, Ваша милость. Закройте глаза. Вот так.
Они были одни в комнате. Слуга ушел в полицию.
Молин почувствовал руки Хейке над своим лицом. Не на коже, а на некотором расстоянии. Он ощутил тепло. Все теплее и теплее его векам. Тепло, превратившееся уже в жар, било прямо в глаза.
— Больно? — спросил низкий голос.
— Жжет, — ответил Молин. — Но терпеть можно. Сердце его тяжело ухало. Он ничего не понимал. Удивлялся, как быстро проникся доверием к этому своеобразному человеку. Рационалист, привыкший к суровой реальности делового мира, он никогда не верил в сверхъестественное. Шарлатаны, называл он таких, как Хейке.
Теперь он больше не испытывает презрения.
Вот что делает страх смерти. И шок от манипуляций доктора Люнгквиста. Но, пожалуй, еще больше на него повлияло отношение к Хейке Кристера. Смягчило предубеждение Молина. «Колдун», назвал Кристер своего удивительного родственника. Да, если есть на свете колдуны, они должны выглядеть именно так, как это чудовище.
Чудовище — только снаружи. Ибо внутри это прекрасный, душевный человек, чувствовал Молин.
Жар в глазах становился нестерпимым.
— Такое впечатление, что веки сейчас загорятся, — нерешительно пошутил он. — Словно линзой направляешь солнечный луч на ворох сухой листвы.
— Да, это добрый знак. Если Ваша милость потерпит еще немного, мы скоро закончим.
— Постараюсь, — страдая, выдавил из себя Молин.
— Когда я резко уберу руки, вы ничего не увидите, словно долго смотрели на солнце, а потом зашли в темную комнату. И остаток дня у Вашей милости будет болеть голова. Но это все пройдет.
«А потом?» — хотел спросить Молин, но не осмелился.
Наконец он убрал руки. Молин почувствовал прохладное дуновение над веками.
— Если хотите, можете открыть глаза. Но будет больно.
— Нет-нет, я чуть подожду, — опустошенно произнес Молин. — Я не трус, но… Вошел слуга.
— Я передал лекарства, Ваша милость. Они послали за аптекарем.
— Ты просил сохранить все в тайне?
— Конечно! Как вы себя чувствуете, Ваша милость?
— Спасибо, хорошо, искры сверкают, как в кузнице. Но так и должно быть. Уже можно открыть глаза?
— Пожалуйста, — сказал Хейке.
Голос прозвучал напряженно, с содроганием отметил Молин.
Старик медленно открыл глаза. Как и ожидалось, он ничего не увидел, а прежде хотя бы различал предметы и движения. Но его предупреждали. В голове стоял бешеный стук, отдающий в глаза. Он был вынужден снова смежить веки и тихо застонал.
Слуга выглядел испуганным.
— Никакой опасности нет, — успокоил Хейке. — Думаю, нам лучше оставить вас, Ваша милость. Отдыхайте. А если потребуется помощь, мы будем в соседней комнате. Поспите, это пойдет вам на пользу.
Молин только кивнул, он был озадачен и напуган, а кроме того, очень зол. Так часто бывает, когда приходится терпеть сильную боль.
Они вышли. Сели на стулья в гостиной и ждали.
— Думаете, Его милость поправится? — осторожно спросил слуга. — Думаете, возможно исправить причиненный вред?
— Трудно сказать, — задумчиво ответил Хейке. — Второй удар по его здоровью был сокрушительным. Но у него необыкновенно крепкий организм, и я верю, что сумею устранить последствия отравления.
— Если вам удастся, мы все будем безмерно благодарны.
Немного погодя они услышали, что Молин спит, глубоко и крепко. Однако Хейке не признался, что это он погрузил несчастного промышленника в сон.
В комнате воцарилась чудесная атмосфера уважения и взаимопонимания. Хейке всегда
