Бурдейль сьёр де Брантом, любезный Божуайё, любимый музыкант королевы-матери Екатерины Медичи, поэты Антуан де Баиф и Депорт, серьезный Антуан Дора, который особенно ценил винный погреб своего хозяина, и даже... галантный епископ Шарль д'Эпине.
Гости громко шумели, музыканты просто неистовствовали. Сыпались веселые шутки и галантные стихи, вдохновленные добрыми, крепкими винами, но странно, что хозяин дома, обычно являвшийся душой общества, не говорил ни слова. Казалось, место его за столом занимает только внешняя оболочка Беранже. Он улыбался, словно во сне, слушал рассеянно, отвечал невпопад, когда к нему обращались, но главное – и самое серьезное – забывал о вине.
Его необычное поведение в конце концов удивило Брантома, и когда Ронсар встал, чтобы прочесть свой сонет, обращенный к бессердечной красавице, Пьер де Брантом склонился к другу:
– О чем ты думаешь? Далеко ли бродят твои мысли?
– Полно! Я упиваюсь вашими речами!
– Но твой бокал стоит нетронутым! Это, конечно, весьма лестно, если не замечать, как зорко ты поглядываешь на настенные часы! Значит, она очень красива?
– Красива?
– Не притворяйся! Я спрашиваю прямо: красива ли та, что обещала прийти к тебе сегодня вечером... но, вероятно, предупредила тебя слишком поздно, чтобы ты успел отменить нашу пирушку! Только женщина способна сделать тебя таким рассеянным и таким мрачным! Я прав?
Дю Гюа рассмеялся и хлопнул своего друга по плечу.
– Вечно я забываю, что ты самый проницательный человек во всем Париже! Что-либо от тебя скрыть, особенно если это любовное дело – пустые старания. Я признаю свое поражение и скажу больше: ты прав! Она восхитительна! Но ее имя я тебе не назову.
– Экая галантность... Впрочем, я и так узнаю его завтра утром, ибо при дворе ничто не становится известным так быстро, как сердечные тайны! – улыбнулся Брантом. – Но сейчас я должен избавить тебя от гостей. Пока они окончательно не перепились и не свалились под стол.
Что было сделано быстро и ловко, со всей тактичностью придворного. Через полчаса в парадной гостиной остались только слуги, прибиравшие стол. Гости разошлись, и Беранже, притаившись за маленькой дверью, выходившей на улицу Короля Сицилии, ждал, не сомневаясь, кстати, в том, что его друг Брантом, спрятавшись чуть поодаль в проеме ворот, тоже ждет, ибо этот человек страдал безудержным любопытством.
Ждать обоим пришлось недолго. Через несколько минут в конце улицы появились две женщины, тепло укутанные, как того требовала погода, и в масках, как того требовала мода. Впрочем, Брантом знал всех женщин при дворе. Он был внимательный наблюдатель, умеющий уловить каждую особенность походки, изящество фигуры, ту неуловимую манеру держаться, которая, по его мнению, отличает каждую женщину, пусть даже скрытую под вуалью. Брантом не мог ошибиться... тем более что догадывался о новой победе своего друга дю Гюа.
Когда женщины подошли к двери, та, что была ниже ростом, тихо постучала. Им тотчас открыли; обе скрытые под масками фигуры проскользнули в дом, и дверь за ними бесшумно закрылась. Через несколько мгновений Брантом покинул свой наблюдательный пост и, плотнее закутавшись в теплый плащ, быстро зашагал в сторону своего дома. Он улыбался.
– Какая таинственность, черт возьми, ради женщины, которой и не надо прятаться! – бормотал он. – К счастью, есть мужья, не стесняющие жен, они – настоящая находка для любовников. Этот жалкий маркиз де Кёвр так гордится своими титулами виконта де Суассона и первого барона в Булонне, так хлопочет о приобретении других титулов, что не станет возражать, если его объявят Первым Рогоносцем Королевства, увенчав еще одним лавровым венком! Правда, сейчас он вполне может получить этот новый титул.
И Брантом, весьма довольный собой, хотя и несколько разочарованный (ведь он надеялся на более сложную и таинственную интригу), спокойно улегся спать, тогда как Беранже дю Гюа заключил в объятия одну из «Семи Смертных Грехов» с восторгом, доказывающим, что этого греха он не боится.
«Семью Смертными Грехами» прозвали семь дочерей знатного и могущественного сеньора Жана Бабу де ла Бурдэзьера (он происходил из родовитого дворянства Турени), сеньора Сагони, хранителя гардероба короля, губернатора и бальи Бреста, Жьена, Амбуаза, командующего артиллерией и т. д. Семь его дочерей[8] получили это милое прозвище не столько из-за разнообразия их пороков, сколько из-за общей склонности к галантной жизни. Кстати, все они были очаровательны и унаследовали от своей бабки, питавшей слабость к королю Франциску I, ту науку любви и жажду любовных интриг, что обеспечили им надежную репутацию искусных любовниц.
Этих красивых, легко доступных женщин звали: Мария (графиня де Сент-Эньян), Франсуаза (маркиза де Кёвр), Изабелла (маркиза де Сурди), Мадлен (маркиза д'Эрво), Диана (графиня де Тюрпен), еще Мадлен (аббатиса в монастыре Бомон) и Анна (она станет преемницей сестры в названном аббатстве).
К красавцу-командиру гвардейцев пришла Франсуаза, пожалуй, самая прекрасная; она была выше среднего роста, с пышными золотистыми кудрями; большие голубые глаза были осенены длинными темными ресницами. У нее была розовая свежая кожа, а тонкую талию не смогли испортить даже три беременности.
Почти пять лет назад, 14 февраля 1559 года Франсуаза в Шартре вышла замуж за Антуана д'Эстре, маркиза де Кёвра. Впрочем, брак этот был несколько поспешным, ибо у прекрасной Франсуазы с юных лет имелся любовник. Это был командующий королевской пехотой Шарль де Ларошфуко, граф де Рандан, от которого она буквально сходила с ума! Франсуаза любила его так сильно, что семья Бабу трепетала от страха, как бы столь страстная любовь не привела к трудно поправимым последствиям, ибо граф де Рандан был женат.
Поэтому Франсуазу поспешили пристроить за человека военного, кто преследовал в жизни только две цели: преуспеть в воинской службе и иметь детей, чтобы продолжить свой род. Он считал, что для этого Франсуаза будет идеальной супругой, поскольку остановил на ней свой выбор уже давно, когда она служила фрейлиной королевы Марии Стюарт; Франсуазу уже тогда отличало отменное здоровье.
По-своему честная, Франсуаза сочла долгом удовлетворить желание мужа, хотя брак не показался ей убедительным доводом, чтобы отказаться от прежней любви, и она спокойно продолжала интрижку с графом де Ранданом до трагического дня 3 ноября 1562 года, когда несчастный скончался от раны, полученной при осаде Руана.
Франсуаза плакала, но недолго. Она была не из тех женщин, что предаются напрасным сожалениям... Кроме того, в это время она уже приметила опытным взглядом обворожительного дю Гюа.
Казалось, что любовь завзятого ловеласа и заядлой ветреницы будет минутной вспышкой, мимолетным увлечением, и скептик Брантом больше полугода на эту авантюру не отпускал. Но все вышло по-другому. «Минутная вспышка» продолжалась более десяти лет. Любовники переживали взлеты и падения, ссоры и измены, но их истинная страсть никогда не знала подлинного разрыва.
Эта страсть стала очевидна для всех весной 1564 года в ходе сказочных празднеств, которые королева-мать устраивала во дворце Фонтенбло, предваряя совершеннолетие короля. Несколько недель чередой следовали балы, игры, турниры, концерты, пиры и балеты, в которых участвовали самые красивые придворные дамы и самые галантные кавалеры. Франсуаза д'Эстре открыто выбрала своим преданным ухажером дю Гюа, и с этой минуты молодые люди стали неразлучны. Муж, который их почти не стеснял, удалился; уединившись в своем владении Кёвр, он следил, как идет строительство нового замка.
Будучи человеком образованным, Беранже стремился достойным образом воспеть прелести своей красавицы и, чтобы исполнить эту деликатную миссию, решил обратиться к своему другу Ронсару. Любезный поэт тотчас сочинил цикл стихотворений «Сонеты и мадригалы Астрее». Его героиня носила слегка измененное имя прекрасной Франсуазы, и никто на сей счет не заблуждался. Кстати, портрет вышел похожим:
Прототип героини был достаточно прекрасен, чтобы оправдать лирический порыв поэта, и Ронсар воспел Франсуазу по внутреннему убеждению. Он воспевал ее столь пылко, что, верный себе, в конце концов влюбился в красавицу-маркизу и признался ей в этом. Франсуаза, однако, слишком привыкла к изъявлению почтительных любовных чувств, чтобы ее могло взволновать признание Ронсара.
