судне спокойно отправиться по Сене в Париж. Она была на седьмом месяце беременности и ходить ей стало трудно... но она, как и Генрих, думала, что будет лучше, если Париж станет свидетелем того благочестия, с каким она проведет Страстную неделю.
Прибыв в столицу во вторник, она обосновалась у тетки в Отеле Сурди, расположенном вблизи церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа. В среду она отправилась в аббатство Сент-Антуан, чтобы выслушать службу, после чего нанесла визит финансисту Замету, итальянцу, который в своем великолепном, соседствующим с аббатством особняке устраивал празднества, что очень любил король Генрих. Габриэль навещала близкого друга и ее ждал скромный, изысканный ужин.
Но Габриэль, внезапно ощутив недомогание, съела только апельсин; потом она под руку с хозяином вышла в сад подышать свежим воздухом. Однако недомогание усилилось и скоро сменилось невыносимой болью. Несмотря на увещевания встревоженного Замета, Габриэль непременно хотела вернуться в Отель Сурди, откуда тотчас выехал гонец в Шартр, к тетке Изабелле – просить ее срочно приехать в Париж.
Ночью Габриэль стало чуть лучше, а утром она почувствовала себя так хорошо, что оделась и поехала в церковь Сен-Жермен-л'Оксеруа, чтобы выслушать там мессу. Вернувшись домой, она ощутила такую убийственную усталость, что вынуждена была снова лечь в постель. В четыре часа ужасные боли возобновились. Начинались преждевременные роды, но скоро схватки стали так мучительны, что было очевидно: это не обычные роды. К королю, чтобы сообщить ему об этом, выслали гонца.
В пятницу утром боли стали такими чудовищными, что врачи совершенно растерялись и, поскольку в два часа дня открылось сильное кровотечение, буквально по кусочкам избавили несчастную от плода. После этого и разыгралась необычайная трагедия.
В то время как фаворитка, только что избавленная от ребенка, корчилась в мучительных судорогах, парижане осаждали ее особняк и давили друг друга, чтобы увидеть, как умирает любовница короля, чьи вопли слышались даже в глубине Лувра.
Несчастная являла собой столь пугающе зрелище, что маршал д'Орнано и сеньор де Белливьер вскочили на коней и бросились навстречу королю, которого застали в местечке Вильжюиф, умоляя его дальше не ехать.
– Вам больше нечего делать в Париже, сир! Она при смерти и уже никого не узнает. Для вас лучше сохранить светлую память о женщине, которую вы любили.
Генрих внял их доводам и провел ночь в соседнем аббатстве, тогда как в Париже умирала Габриэль. В шесть часов вечера она потеряла сознание; когда занялась заря субботы 10 апреля 1599 года, жизнь наконец покинула измученное страданиями тело, которое до этого дня знало только наслаждения и радость.
Бренные останки, истерзанные муками, были неузнаваемы; всего за несколько часов плоть почернела, и слухи в городе приписывали эту чудовищную смерть дьяволу. Но не рука ли человека узурпировала власть длани божьей, чтобы не допустить на престол женщину, ненавидимую всеми?
Спустя несколько часов, когда тело Габриэль облачали в саван, в ее Отеле царил переполох. Это Антуан д'Эстре, отложив до похорон отцовские слезы, вывозил всю обстановку покойной дочери. Надо же было чем-то возместить последствия столь несвоевременной смерти...
Дорогая Гортензия, или Выходки мазаринетки
I. Невыносимый муж
Кардинал Мазарини размышлял о смерти, и в этих размышлениях ничего приятного не было! Он мечтал бы повернуть время вспять, оттянуть роковой исход, ибо в возрасте всего пятидесяти девяти лет так хочется прожить подольше, продолжить свое дело, управляя прекрасной Францией, которой кардинал вопреки мнению его многочисленных хулителей, сделал немало добра... и которая тоже отплатила ему добром. Он желал бы также подольше наслаждаться своим сказочным богатством... но природа, увы, подвела кардинала, и бог явно не собирался дать ему отсрочку.
В том возрасте, когда другие еще крепки и бодры, Мазарини чувствовал себя немощным старцем, которому времени отпущено лишь на то, чтобы привести в порядок свои дела.
После передачи власти в молодые нетерпеливые руки Людовика XIV самым важным из дел кардинала был вопрос о наследниках. Кому передать свое баснословное состояние?
Много лет назад кардинал вызвал из Италии свою семью: сестру и ее детей... Очаровательных племянниц он любил как собственных детей и на их счет лелеял самые честолюбивые надежды. И, видит бог, если не брать двух младших, его чаяния сбылись довольно удачно.
Лаура, старшая, которую бог призвал к себе в начале 1661 года, стала женой герцога де Меркёра. Следующая за ней Олимпия, самая гордая, уже четыре года была графиней Суассон. Мария – в нее был страстно влюблен молодой король, но ее пришлось выслать в Бруаж, чтобы заставить ее поклонника жениться на инфанте – теперь была принцессой и супругой очень знатного римского вельможи, коннетабля Колонна. Наконец, племянник Филипп, женатый на одной из Гонзаго, стал герцогом Невэрским. Да, все это было прекрасно, но кардинал хотел иметь прямого наследника, кому мог бы оставить свою фамилию с состоянием в придачу.
У кардинала оставались лишь две племянницы, совсем юные, и одна из них должна была выйти замуж за человека, который согласился бы носить фамилию Мазарини. Однако младшей Марии-Анне исполнилось только четырнадцать. Отсюда вывод: замуж надлежало отдать Гортензию.
Гортензия Манчини исполнилось семнадцать! Самая красивая из всех племянниц кардинала, она упоенно взирала на жизнь огромными черными глазами, мягкими и ласковыми, словно бархат... но им лучше было не доверяться! Гортензия была любимицей Мазарини. На ней отчаянно хотел жениться в то время голодный скиталец Карл Стюарт – но получил отказ.
– Здесь я совершил глупость! – признался Мазарини, который тогда не верил в звезду молодого принца.
Теперь Карл взошел на трон Англии. Он стал королем Карлом II, и Гортензия могла бы быть королевой... Вот только Карлу уже не нужна была племянница Мазарини. Сейчас, однако, время поджимало: пришла пора принимать решение, причем быстро.
По правде говоря, уже более двух лет у Гортензии был поклонник – молодой маркиз де Ла Мейере, родовитый, богатый сеньор, очень красивый и пользующийся благосклонностью при дворе. Конечно, между ними существовала большая разница в возрасте, поскольку в то время, когда Арман де Ла Мейере обратил внимание на Гортензию, девушке шел пятнадцатый год, а маркизу было двадцать восемь лет! Но это не служило препятствием, тем более что молодой мужчина пылал к Гортензии искренней страстью.
Целых три года Арман упорно, раз в две недели, просил руки Гортензии у кардинала, который с таким же упорством ему отказывал, предпочитая ждать, не произойдет ли полная перемена в Англии. Не теряя мужества, молодой маркиз забрасывал письмами свою красавицу, когда она, удалившись в болота Бруажа вместе с сестрой Марией, изнывала от скуки, готовая броситься вниз головой со стен замка. Гортензии было так тоскливо, что она в конце концов стала считать пылкие письма поклонника своим единственным развлечением.
Всесторонне обдумывая вопрос замужества Гортензии, Мазарини пришел к мысли, что решение найдено. Теперь кардинал без лишних сожалений мог отправиться в иной мир, где земные блага уже не имеют цены. Оставалось лишь выяснить, так ли сильно влюблен Ла Мейере, чтобы согласиться носить фамилию Мазарини...
В первые дни января маркиза вызвали во дворец Мазарини. Кардинал, кутая в меха свое ослабевшее тело, грел тонкие бледные пальцы над огнем громадного камина; Мазарини тщательно следил за своими руками, и даже в болезни они сохраняли былую красоту.
– Вы по-прежнему желаете жениться на Гортензии? – прямо спросил кардинал, даже не взглянув на гостя.
– Вашему преосвященству уже давно известно, что это мое самое заветное желание! Моя любовь к Гортензии неизменна, с каждым днем она лишь возрастает.
– Знаю, знаю. Не говорите мне о вашей любви: я думаю, да простит меня бог, что мне известно о ней не хуже вас! Я только хочу узнать, готовы ли вы ради женитьбы на моей племяннице пойти на некоторые уступки?
– Какие?
– Гортензия будет моей наследницей – такова моя воля. Я стар, болен и понимаю, что дни мои сочтены.
