Не возражайте: я ненавижу благую ложь! Тот, кто возьмет в жены мою племянницу, тем самым станет моим наследником, и я хочу, чтобы он унаследовал все безраздельно... то есть отказался от своей фамилии, чтобы взять мою, а также носил мой герб. Другими словами, Гортензия будет герцогиней де Мазарини. Вам решать, хотите ли вы стать ее герцогом!
Чтобы жениться на Гортензии, Ла Мейере охотно пошел бы даже в огонь. Он был влюблен так пылко, что это чувство, поистине чрезмерное, вскоре не замедлит скверно повлиять на его поступки... но сейчас его переполняло только счастье. И без малейшего колебания он согласился на все требования будущего дяди, даже не поставив в известность своего отца, который, надо признаться, без особого труда позволил совершить над собой это насилие: все завидовали богатству кардинала.
Мазарини, чувствуя, что конец его близок, торопил события, и 28 февраля брачный контракт был подписан. Это был поразительный документ!
В качестве приданого невесте дядя Джулио принес миллион двести тысяч экю, права на доходы от солеварен в Брюаже, наместничества в Бриссаке, в Филиппсбурге, в Верхнем и Нижнем Эльзасе, должность главного бальи в Гагенау, должности коменданта городов Ла Фер и Венсенн, герцогства Понтьё и Майенн. Поскольку Арман тоже был далеко не беден и, кроме своего звания главнокомандующего артиллерией и резиденции во дворце Арсенал, имел ренту в двести тысяч ливров, то общее имущество супругов составляло двадцать восемь миллионов ливров; если у молодоженов не будет детей, все деньги должны будут отойти к брату Гортензии Филиппу, герцогу Невэрскому. Разумеется, здесь надо упомянуть такой «пустяк», как дворец Мазарини, сказочные собрания произведений искусства и драгоценности кардинала.
Осыпанных золотом и титулами Гортензию и ее верного возлюбленного 1 марта обвенчал в церкви дворца Мазарини епископ Фрежюский, преосвященство Ондедеи; венчание происходило в узком кругу, ибо о свадебном пире или свадебном путешествии не могло быть и речи: кардинал был при смерти, и епископу пришлось совместить соборование с брачным благословением.
Через несколько дней, 9 марта, Мазарини наконец упокоился с миром. Это важное событие его благодарная семья «приветствовала» очень странным надгробным словом:
– Слава богу, сдох!
Кардинала похоронили со всеми почестями; после этого новый герцог Мазарини и его молодая жена покатились по разбитой дороге будничной жизни в брачной колеснице, колеса которой очень скоро зашатались и заскрипели. Не прошло и трех месяцев, как между супругами вспыхнула первая серьезная ссора.
В тот вечер, 12 или 13 июня, король покинул дворец Мазарини, куда он в последнее время наносил слишком уж частые визиты. Едва король уехал, Арман набросился на жену:
– Мадам, приготовьтесь завтра же выехать в наши владения в Шийи-Мазарен! – сухо объявил он Гортензии. – Вам вреден парижский воздух.
Гортензия, которая провела очень приятный вечер и завтра собиралась танцевать на балу в Лувре, мгновенно возразила:
– Уехать? Завтра? Полно, друг мой, вы теряете голову! Что, извините, скажет король, который нас пригласил и будет ждать?
– Ничего! Пусть себе ждет сколько ему угодно! Вы же прекрасно знаете, что я увожу вас из-за него.
– Из-за короля?
Молодая женщина, наверное, удивилась искренне, но ее мужу это было совершенно безразлично. Он нервно теребил пальцами свое кружевное жабо.
– Я нахожу, что король слишком часто бывает у нас! – наконец выпалил он. – И мне это не нравится!
– Вам не нравится принимать у себя короля? Но почему?
– Потому, что у меня хорошая память, только и всего! Его величество сначала ухаживал за вашей сестрой Олимпией. Потом он так сильно увлекся вашей сестрой Марией, что едва не устроил ради нее государственный переворот и не женился на ней. Теперь, похоже, настал ваш черед. Пришло время, когда королю следует перестать интересоваться девицами Манчини и убедиться, что у него есть и другие подданные. Расстояние в десяток лье между вами и столь галантным монархом не помешает ни ему, ни вам!
Молодую герцогиню охватило раздражение. Нрав Гортензии не отличался кротостью, и речи супруга чрезвычайно ее раздражили.
– Господин герцог, да будет вам известно, что первая обязанность верноподданного состоит в том, чтобы повиноваться своему королю, – возразила она, стараясь сохранять внешнее спокойствие. – Итак, король нас пригласил, значит – приказал явиться к нему!
– Быть может, у верноподданного и есть подобная обязанность, но прежде всего я стремлюсь быть хорошим мужем. А хороший муж держит ухо востро. Я напишу его величеству, передам наши извинения, сошлюсь на дурной воздух Парижа и ваше недомогание – и завтра, после мессы, мы уедем!
Напрасно Гортензия, выходя из себя, умоляла и кричала. В полном отчаянии она убежала и, громко хлопнув дверью, заперлась у себя в спальне, без сил упав в объятия своей камеристки Нанон.
– Он хочет запереть меня, запереть! – зарыдала она. – Мы должны похоронить себя в этой дыре Шийи!
– Разве Шийи дыра? Это очень красивый дворец, мадам! И потом, летом в деревне жить гораздо приятнее, чем в Париже, где мы дышим зловонием.
– Я ненавижу деревню! К тому же герцогу плевать на парижское зловоние! Дело в том, что он боится короля, он ревнует! Этот старикашка еще и ревнивец!
– Старикашка? Но герцогу всего тридцать! Это еще не возраст, и вполне понятно, если молодой муж ревнует, особенно обладая такой красивой женой, как мадам! Однако надо признать, что и король очень, очень, мил...
Мелкая лесть Нанон принесла успех. В конечном счете герцогиня позволила увезти себя в Шийи, думая при этом, что когда-нибудь обязательно вернется в Париж!
Жизнь в Шийи-Мазарен скоро обнаружила странности в истинном характере герцога. На самом деле ревность не была единственным грешком нового сеньора владений кардинала Мазарини: к ней примешивалась такая истовая, педантичная и, надо сказать, мелочная набожность, что само собой напрашивалось слово «ханжество». Кроме того, он был невероятно стыдлив, и потому исполнение супружеских обязанностей у него сильно смахивало на церковную мессу.
Оказавшись вдали от Парижа, Арман безудержно отдался своим склонностям, и несчастная Гортензия стала предметом придирчивой ревности, усиленной очень странным почитанием заповедей божьих. Все это, вместе взятое, скоро сделало ее жизнь невыносимой.
В своих владениях герцог ввел строгий, почти испанский этикет. Герцогиня могла разговаривать только с женщинами. Если она имела несчастье сказать хоть слово или отдать распоряжение слуге, на следующий день тот исчезал из дома.
Скоро, кроме многочисленных священников и монахов, которые обычно составляли общество Армана, если он не выезжал в армию, всем визитерам мужского пола был запрещен вход в решетчатые ворота парка. Оказавшись практически затворницей, герцогиня совсем заскучала, но Небо позаботилось о ней и предоставило весьма странное развлечение.
Как-то ночью в обширном владении загорелась ферма, и огонь, раздуваемый ветром, так разбушевался, что на пожар сбежались все местные жители во главе с герцогом и герцогиней.
Зрелище было впечатляющее: тьму пронзали длинные алые языки пламени, ярко освещая все вокруг. Множество крестьян выстроились цепочкой, передавая друг другу ведра с водой, и пытались справиться с огнем; каждый изо всех сил старался спасти то, что еще можно было спасти.
Вдруг ошеломленная Гортензия увидела, как ее муж бросился к своим крестьянам, громко крича:
– Стойте! Немедленно остановитесь! Я вам велю не тушить пожар! Больше ни капли воды! Если вы плеснете в огонь хоть каплю воды, я прикажу наказать вас палками...
Крестьяне, опешив, машинально повиновались, а герцогиня бросилась к мужу.
– Но, друг мой, ведь надо же потушить пожар! – воскликнула она.
Герцог метнул на нее взгляд, исполненный возмущения и горечи.
