присутствовать на венчании своей сестры Марии-Анны, младшей из Манчини, которая выходила замуж за герцога Бульонского.
Но тут возникла новая угроза покою в семье Мазарини: на празднества по случаю бракосочетания в Париж из Рима, где он прожил целый год, приехал и любимый брат герцогини, очаровательный Филипп Манчини, герцог Невэрский. Брат и сестра относились друг к другу с исключительной нежностью, столь сильной, что подозрительный герцог де Мазарини даже возмутился и тотчас усомнился в чистоте такого глубокого чувства.
Поэтому он лишь дал жене время произвести на свет девочку, после чего снова посадил Гортензию в карету и доставил ее в Нёф-Бризак, где для большей безопасности поспешил подготовить ее к новому материнству. Бедная Гортензия уже впала в отчаяние, когда письмо Кольбера, сурово упрекавшего герцога за то, что он слишком отдалился от двора и вызывает недовольство короля, немного образумило Армана. В феврале 1663 года герцогская чета появилась в Париже. Гортензия была спасена! Благодаря верному другу Кольберу молодая герцогиня наконец смогла ненадолго предаться увеселениям светской жизни.
За то время, что ее супруг находился по делам в Пуату, она дала в Венсеннском замке несколько больших приемов, танцевала, радовалась и веселилась под отеческой опекой Кольбера. Увы, передышка оказалась короткой: едва Гортензия родила еще одну девочку, она опять была вынуждена ехать к Арману, чья ревность достигла фантастических высот: он дошел до того, что больше не позволял жене бывать у своего родного отца, старого маршала Ла Мейере (который по дряхлости своей уже не представлял опасности для женщин).
Так возобновился невероятный супружеский марафон. Едва герцогиня успевала ступить на парижскую землю, как ей сразу же приходилось уезжать либо в Эльзас, либо в Бретань. Впрочем, везде она жила затворницей, ограничиваясь обществом своей верной камеристки Нанон.
Однако король, который до сих пор относился снисходительно к причудам герцога де Мазарини, все-таки начал – по-прежнему, с благожелательной помощью Кольбера – задумываться над тем, что у дорогого герцога, видимо, не все в порядке с головой. Особенно сильные сомнения охватили Людовика XIV утром 8 декабря 1664 года, когда Мазарини, причастившись, как он этот делал каждое утро, появился на утреннем выходе и обратился к королю с просьбой оказать ему честь приватной беседы. Подобная аудиенция была герцогу немедленно предоставлена.
– Говорите, господин герцог! Я вас слушаю!
Ободренный словами короля, Мазарини с важным видом поклонился и с невозмутимой серьезностью, голосом, исполненным сознания собственной значительности, объявил:
– Сир, ваше величество соблаговолит простить мне ту откровенность, с какой я позволяю себе обратиться к нему, но я обязан сообщить вашему величеству, что три последние ночи я провел в раю. Сам архангел Гавриил явился мне, недостойному грешнику, и просил меня предупредить ваше величество о всех тех несчастьях, какие могут обрушиться на него в том случае, если ваше величество немедленно не порвет отношения с мадемуазель де Лавальер! Поэтому я высказываю вам сие послание, счастливый тем, что следую велению моей совести, которая подвигает меня отвратить от моего короля то возмущение, какое его поведение вызывает во всей Франции...
Не привыкший к подобного рода проповедям, король после короткого замешательства всерьез задумался, не отправить ли ему наглеца в Бастилию, чтобы тот надолго предался там благочестивым размышлениям, но передумал. Пока Мазарини, склонившись в почтительном поклоне, доверчиво ждал ответа на принесенную им божественную весть, король встал и, недвусмысленным жестом постучав себя по лбу, сухо спросил:
– Вы все сказали? Мне, господин герцог, давно известно, что у вас
И король повернулся к герцогу спиной. Однако это маленькое происшествие навело Людовика XIV на раздумья, и он по-новому посмотрел на множество жалобных писем, какими герцогиня засыпала Кольбера.
– Эта супружеская пара проживет вместе недолго, – признался Людовик XIV своему министру. – И я не знаю, хватит ли у меня мужества обвинять герцогиню...
Супружеская пара продержалась еще около двух лет, пережив много хорошего и плохого, но больше плохого. Эти два года госпожа де Мазарини употребила на то, чтобы родить еще двоих детей – третью девочку и сына. Супруг потратил то же время, таская с собой жену по всем ужасным дорогам Франции – из Кемперле в Филиппсбург, из Филиппсбурга в Нёф-Бризак с заездом снова в Кемперле...
Гортензия сочла, что достаточно натерпелась от мужа, в тот день, когда Арман отобрал у жены «крупные драгоценности» и платья для придворных выходов, оставив ей из одежды лишь тряпье, годное для провинциальных гарнизонов: это он сделал под тем похвальным предлогом, что полезно избавить жену от искушений демона, именуемого Гордыней. В тот же день она услышала от набожного сеньора, что он, когда дочерям исполнится четырнадцать лет, прикажет вырвать у них передние зубы, чтобы девушки не стали объектом плотского искушения...
Герцогиня, пришедшая в ужас, тотчас покинула супружеский дом и нашла пристанище в Отеле Суассон у своей сестры Олимпии. Встревоженный Кольбер, этот добрый ангел, сделал все возможное, чтобы примирить супругов, но лишь напрасно потратил время и силы, ибо герцогиня не сдавала своих позиций: ведь завсегдатаем в Отеле Суассон был милый ее сердцу шевалье де Роган. Гортензия оставалась непреклонна: герцог должен вернуть драгоценности, оставить ее в покое, а главное – торжественно поклясться, что отречется от своей мании скитаться по дорогам Франции, о которых герцогиня даже слышать не желала.
Герцог отказался, но дал знать о собственных намерениях: госпожа де Мазарини может выбирать между Отелем Конти, где она найдет прибежище у его надежного друга, или... монастырем!
Не колеблясь ни секунды, герцогиня отдала предпочтение монастырю, ибо ей давно был известен принц де Конти: подобно герцогу де Мазарини, тот входил в зловещее Общество Святых Даров, а в отношении ханжества даже превосходил своего коллегу.
В мае 1667 года она поселилась в монастыре Шель, настоятельницей которого была тетка Армана, но это не мешало племяннику во всеуслышание заявлять, что устав монастыря недостаточно суров. Вмешалось Общество Святых Даров, вырвав у короля приказ, и в одно прекрасное утро бедная Гортензия увидела взвод солдат парижской полиции, который служил эскортом настоятельнице монастыря Дев Святой Марии, некоей госпоже де Тусси, известной своей строгостью. И солдаты, ничуть не церемонясь, увели герцогиню де Мазарини, словно простую публичную девку.
Однако в монастыре Дев Святой Марии провидение – если только это не был дьявол во плоти! – уготовило Гортензии утешение в виде прелестной и остроумной маркизы де Курсель, Сидонии де Ленонкур, семнадцатилетней, невероятно бесстыдной и очень проказливой особы.
Госпожа де Курсель была обязана своим пребыванием в монастыре злопамятности маркиза де Лувуа, авансы которого она отвергла, предпочтя ему маркиза де Вильруа: последний, по ее мнению, был бесконечно привлекательнее сурового министра.
Обе женщины, которых сблизило общее несчастье, стали неразлучны, и их союз отравлял жизнь бедным монахиням: если проказницы украдкой не подливали чернила в кропильницы мрачной монастырской часовни, то устраивали со своими комнатными собачками «псовую охоту» и носились по коридорам с криками: «Ату их! Ату!», мешая святым девам спать по ночам.
Если только двум чертовкам не приходило в голову забавы ради проделать в потолке дырки и с чердака окатить постели монашек холодной водой.
В конце концов монахини запросили пощады, и подруги с триумфом возвратились в аббатство Шель, где жизнь была гораздо приятнее. Вот только герцога де Мазарини это не устраивало.
В одно пасмурное ноябрьское утро Арман во главе шести десятков всадников своего полка осадил древнее меровингское аббатство. Приказав своим людям окружить монастырь, он зашел в привратницкую и потребовал встречи с матерью-настоятельницей.
Та вышла к нему, но проникнуть в обитель герцогу не позволила: свидание состоялось у ворот аббатства. Разговор шел в довольно холодном тоне.
– Для человека, столь чтущего бога, как вы, дорогой племянник, вы ведете себя странно! – решительно начала настоятельница. – С каких это пор люди являются в дом господень с оружием?
