мосту, тогда как с высоты дозорных дорожек донеслись пенье труб и раскат барабанной дроби. Замок Шанбери приготовился достойно встретить именитую гостью своего владельца.
Карета въехала в сводчатые ворота, описала круг на почетном дворе и остановилась у двери, на пороге которой склонились в поклоне трое мужчин: затянутые в парадные мундиры, они держали в руках украшенные султанами шляпы. Едва опустили подножку, Гортензия выпорхнула из кареты и грациозно приблизилась к мужчинам, самый высокий из которых выступил ей навстречу.
– Вы господин д'Орлье, не так ли? Комендант города? Его светлость мне много рассказывал о вас, сударь.
– Счастлив выразить мое почтение вашей милости... Я действительно граф д'Орлье и весь к вашим услугам, госпожа герцогиня. Для меня большая радость, мадам, принимать вас в нашем городе, где вы, надеюсь, будете чувствовать себя как дома. Его светлость велел нам сделать все, дабы вы ощутили то уважение, какое он питает к вашей милости.
– Герцог – сама доброта, – согласилась Гортензия.
Она милостиво приняла изъявления почтительности и двух других мужчин: ими оказались президент сената Савойи Бертран де ла Перуз и пьемонтец, специальный посланник герцогского двора в Турине, граф Виктор Каньель.
Вечная беглянка чувствовала себя превосходно, и чем дольше она любовалась великолепием своего нового жилища, тем лучезарнее становилась ее улыбка.
Гортензия видела огромные залы с высокими витражными окнами, роскошную мебель с богатой резьбой, плотные шелковые гобелены и ковры, золотые и серебряные канделябры, драгоценные безделушки, скульптуры и все те бесчисленные мелочи, что свидетельствуют о большом богатстве.
– Все это в вашем распоряжении, – обратился к ней господин д'Орлье, – как и мы сами.
Он, правда, не сказал, что Карл-Эмманюэль, хотя и приказал ему полностью удовлетворять все прихоти прекрасной гостьи, пожелал также подробно знать о всех делах и поступках Гортензии. Из этого до вывода д'Орлье, что он имеет дело с любовницей герцога, был всего один шаг, который комендант, не задумываясь, сделал. И, кстати, не ошибся.
Когда два месяца тому назад Гортензия де Мазарини приехала в Турин, она вызвала в городе живое любопытство: знатная дама, бежавшая от мужа, семьи и преследуемая полицией парижского парламента, казалась героиней романа. Она недолго оставалась в гостинице, где устроила свою штаб- квартиру; очень скоро герцог пригласил Гортензию в замок.
В Шанбери герцог пришел в восторг, снова увидев женщину, на которой он когда-то так страстно хотел жениться; она была еще прекраснее образа, жившего в его памяти. Гортензия же пустила в ход весь арсенал кокетливых уловок, чтобы обольстить этого тридцативосьмилетнего вельможу, приятной наружности мужчину, который от своего деда Генриха IV[16] унаследовал крайне живой интерес к женщинам. Для туринского двора скоро стало очевидно, что в сердце герцога с новой силой разгорелось пламя прежней страсти и что прекрасная Гортензия отнюдь не осталась к этому равнодушна.
К сожалению, это обстоятельство не осталось незамеченным и герцогиней Савойской. Эта дама, урожденная Жанна-Батиста де Савуа-Немур, не принадлежала к разряду кротких жен. Она еще смотрела сквозь пальцы на мелкие измены своего пылкого супруга, на его невинные проказы, но то, что в замке, рядом с ней, поселилась эта ослепительная и не отличающаяся скромностью герцогиня де Мазарини, которая, упаси боже, легко займет положение признанной фаворитки – казалось ей нестерпимым. Карлу- Эмманюэлю был предъявлен ультиматум: либо он удалит веселую герцогиню, либо его собственная жена покинет поле битвы, переехав жить в другую резиденцию.
– В вашем дворце нет места для нас двоих, – холодно объяснила она. – Или эта... шлюха немедленно уберется отсюда, или я сама покину Турин, оставив вас наедине с вашей любовью.
– Неужели вы можете думать, что я позволю вам уехать, дорогая моя? Герцогиня нанесла нам обычный визит, и в мои намерения вовсе не входило навсегда поселить ее здесь. Поскольку трудно отказать ей в пристанище, я все-таки думаю предоставить герцогине резиденцию в одном из наших городов... Может быть, в Шанбери?
Мягкий, любезный тон супруга успокоил Жанну-Батисту, но всех ее сомнений не развеял.
– Если вам угодно, пусть это будет Шанбери, хотя я опасаюсь, что и там она вызовет скандал, как бывает везде, где она появляется. Однако она должна немедленно уехать из Турина.
Поэтому герцогине де Мазарини и была предоставлена роскошная резиденция; но герцог, тем не менее, нашел способ стать ее любовником.
– Я буду часто навещать вас, – шепнул Гортензии герцог, на прощание целуя ей руку.
Она улыбкой поблагодарила его. В глубине души Гортензия была в восторге от этой сделки, которая позволяла пользоваться щедрым гостеприимством Карла-Эмманюэля, но при этом избавляла ее от хмурых взглядов Жанны-Батисты и предоставляла полную свободу. Конечно, герцог был очарователен, но она не пылала к нему всепоглощающей страстью, а он не принадлежал к числу тех мужчин, ради которых красивая женщина станет изводить себя строгой верностью.
Наша герцогиня прожила в Шанбери три года. Там она веселилась в свое удовольствие, проводя зимы в балах, концертах и пиршествах с аристократами Савойи, а также на охоте, которую обожала. У Гортензии шла карточная игра (причем играли по-крупному), а удовольствия очень часто граничили с... распутством. Летом совершали бесчисленные выезды за город; из молодых сеньоров, вертевшихся вокруг нее, прекрасная герцогиня без особого труда могла выбрать себе на ночь приятного спутника. Так она особо выделила аббата де Сен Реаля, очень быстро ставшего ее признанным любовником.
Это был человек умный, образованный и наделенный неуемным воображением. Он внушил Гортензии мысль писать мемуары, чтобы «опровергнуть клевету, распространяемую герцогом де Мазарини». Эта забава сумасбродной герцогине показалась новой, и она пылко взялась за дело. Кстати, писание сводилось к тому, что она рассказывала разные эпизоды из своей жизни галантному аббату, чье бойкое перо преобразовывало их по-своему и в довольно изящной манере излагало на бумаге.
Между тем в Париже судебный процесс супругов продолжался без особой надежды когда-нибудь завершиться. Тем не менее герцог набирал очки. Поведение Гортензии восстановило против нее всю семью, даже родных сестер Олимпию и Марию-Анну, которые начали считать ее неудобной. Чаша терпения переполнилась, когда Мария, ушедшая в монастырь Лилии, хотела приехать к ней в Шанбери. У Гортензии не было ни малейшего желания делиться с беглой принцессой Колонна своим благополучием, и она, когда сообщили о приезде сестры, совершила довольно постыдный поступок: спрятавшись, велела передать Марии, что ее нет дома. Несчастная Мария, уязвленная до глубины души, была вынуждена уехать ни с чем, и это проявление жесточайшего эгоизма окончательно настроило против Гортензии всех других членов семьи, даже любезного Филиппа Невэрского.
Отношения с герцогом Савойским по-прежнему оставались весьма милыми, вероятно, потому, что Гортензия встречалась с ним редко. Карл-Эмманюэль иногда проводил в Шанбери ночь под предлогом государственных дел или охоты, но никогда не задерживался на несколько дней. Зато он осыпал свою красавицу подарками, самым ценным из которых был юный темнокожий мавр по имени Мустафа, возведенный в звание пажа и ставший любимой игрушкой герцогини.
Однако с течением времени восторженный интерес, который общество в Шанбери проявляло к герцогине, стал ослабевать. Гортензию упрекали за многое, но прежде всего за высокомерие и гордыню, которые она обнаруживала слишком часто, требуя почестей, полагающихся только правящей герцогине, и посягая тем самым на строгие правила иерархии.
Кроме безудержной карточной игры в замке, кроме ее любовников, немало людей, особенно женщин, от Гортензии отталкивало полное отсутствие стыдливости: летом можно было видеть, как она, совершенно обнаженная, купается в озере Бурже, причем в компании юного Мустафы. Всякие пределы были превзойдены, когда на свадебном балу барона де Шатонёфа герцогиня появилась в платье, под кружевной юбкой которого, как у Венеры, надето ничего не было; все гости могли любоваться ее ногами значительно выше колен. Скандал вызвал страшный шум, но Гортензия, обожествлявшая собственную красоту, этого не понимала.
– Эти людишки – просто жалкие провинциалы, – признавалась она Сен Реалю. – К чему быть красивой, если нашу красоту никто не видит!
