быстро нарушали тяжкие стоны, ибо самые чувствительные из этих дам, увидев великого человека, имели обыкновение падать в обморок. И то, и другое было своеобразным способом воздать Вольтеру хвалу!
Госпожа дю Деффан, которой был слишком хорошо знаком этот этикет наизнанку, очень заботилась о том, чтобы разложить в нужных местах несколько подушек или поставить кресла, готовые принять слишком нежное создание на тот случай, если какой-нибудь красавице впервые предстояло предстать перед гением.
Так же обостояло дело и в тот день, когда хозяйка салона ждала Вольтера и молодую маркизу дю Шатле (урожденная Эмилия де Бретёй, дочь барона де Бретёя, который занимал должность особы, представляющей послов в Версале), умолявшую представить ее знаменитому человеку.
Вольтер пришел первым, раскланялся с хозяйкой и, расположившись в кресле, приступил к беседе. В эту минуту слуга объявил о приходе маркизы, и все затаили дыхание, а несколько очень милосердных или особенно проворных мужчин бросились к двери салона, готовые протянуть руки, чтобы подхватить жертву слишком сильного волнения.
Впрочем, их услуги не понадобились. Госпожа дю Шатле, которой в то время было двадцать семь лет, принадлежала к тем женщинам, что не падают в обморок, если даже перед ними предстанет господь бог собственной персоной. Высокая, темноволосая, в полном блеске молодости и красоты, она появилась на пороге и невозмутимо обвела собравшееся общество большими черными глазами.
Потом, заметив Вольтера, сидящего рядом с хозяйкой, она быстро прошла через весь салон и... села на колени к великому человеку; обняв Вольтера за шею, она поцеловала его в губы на глазах застывших от изумления гостей.
– Я так давно желала выразить вам мою любовь! – проворковала маркиза, наконец-то разжав объятия. – Вы не представляете себе, как сильно я вас люблю!
Можно быть ко всему безразличным философом, невероятным циником – и оказаться совершенно глупым перед влюбленной красивой женщиной. Именно это и произошло с будущим «отцом» Кандида. Вольтеру было под сорок, он страдал от множества физических недомоганий, но молодая женщина, которая так нежно ему представилась, была поистине прекрасна: он мгновенно влюбился в нее, как мальчишка.
По правде говоря, госпожа дю Шатле видела Вольтера не впервые. До замужества (она вышла замуж восемь лет назад) Эмилия мельком видела его два-три раза в доме отца. Но в то время она была всего лишь молоденькой девушкой, а Вольтер еще не пользовался столь шумным успехом...
Покидая салон госпожи дю Деффан, госпожа дю Шатле уже была почти любовницей Вольтера, а Вольтер – почти ее любовником. Они без промедления избавились от этого «почти», и скоро весь Париж только и говорил, что о великой страсти, вспыхнувшей под лепными потолками в салоне знаменитой сплетницы. Это была страсть, которой влюбленные отдали без остатка все: сердца, тела и умы!
Если Вольтер был великий человек, то Эмилия была незаурядная женщина. Помимо интереса к музыке, танцам, туалетам и различным удовольствиям, которые обычно свойственны аристократическим и образованным дочерям Евы, она являла собой настоящий кладезь учености.
Она более или менее успешно служила всем девяти музам! Эмилия была и эрудитом – по-латыни она говорила, как Цицерон, – и ученой. Она анализировала работы Лейбница и «резвилась» в лабиринтах дифференциального исчисления Ньютона. Она была авторитетом в геометрии и физике, прекрасно знала астрономию и прилично разбиралась в естественных науках.
Присущий Эмилии незаурядный темперамент сделал ее особенно привлекательной и желанной женщиной. Вполне естественно, что ею уже увлекались мужчины со вкусом, хотя муж Эмилии, кстати, ничуть не чувствовал себя этим задетым.
Офицер королевской гвардии господин дю Шатле, подобно всем военным, довольно часто находился в отъезде. Кроме того, он был галантный и очень хорошо воспитанный мужчина, который ни за что на свете не позволил бы себе выглядеть смешным, проявляя ревность. Прекрасная маркиза подарила ему двоих детей – сына и дочь, и господин дю Шатле считал, что тем самым она отлично выполнила свою часть брачного контракта.
Он даже не возражал против того, чтобы жена разъехалась с ним и стала «жить своей жизнью» вместе с Вольтером.
– Мое сердце и моя личность неделимы, – с невозмутимым спокойствием заявила Эмилия мужу. – Узы, связывающие меня с господином Вольтером, столь крепки, что я могу принадлежать только ему!
– Конечно! – согласился господин дю Шатле и галантно поцеловал жене ручку, прежде чем посадить ее в карету и пожелать счастливого пути.
Сначала любовники прятали свою вспыхнувшую страсть в замке Монжё, предоставленном им неким другом.
Тем временем в Париже дела пошли худо. Книготорговец Жор напечатал и выпустил в продажу «Философские письма», тем самым окончательно причислив Вольтера к подрывным авторам и вызвав чудовищный скандал. Премьер-министр Франции кардинал де Флёри натравил на виновного полицию. Пришлось спешно бежать.
И тут господин дю Шатле явил истинное величие души: он предложил гонимой паре (ибо Эмилия, естественно, даже слышать не хотела о том, чтобы расстаться со своим великим человеком) приют в собственном замке Сире-сюр-Блэз (Бургундия), достоинство которого заключалось в том, что он был почти деревенским, то есть очень укромным, тихим и удаленным от света. В Сире не надо было опасаться неуместных визитов полиции и даже просто гостей!
По правде говоря, этот отшельнический приют казался чарующим лишь на первый взгляд: большой дом сильно обветшал, в дождливые дни крыши протекали, а парк, вернувшийся в естественное состояние, обладал всеми прелестями дремучего леса, где пряталась Спящая красавица...
– Мы все это приведем в порядок! – решительно заявил Вольтер. – Скоро этот дом станет раем, достойным вас, моя дорогая Эмилия.
И Вольтер (он был щедрым человеком, ведь авторские права, несмотря на гонения полиции, приносили ему изрядный доход) выделил на ремонт и убранство дома 40 000 ливров, которые господин дю Шатле принял с тем же изяществом, с каким деньги были предложены.
Скоро у четы затворников появилось жилище, соответствующее их вкусам, и постепенно несколько верных друзей, рискуя переломать себе кости, пустились в путь по дурным дорогам, чтобы добраться в Сире и насладиться зрелищем столь назидательного счастья.
Не без удивления они убеждались, что замок любви был скорее замком науки. Большой парадный зал заставляли физические, химические и астрономические приборы; в Сире, когда «один писал стихи, другая составляла треугольники», Вольтер сочинял трагедии и поэмы, тогда как Эмилия занималась трансцендентальной философией, целыми днями увлеченно обсуждая, например, такой вопрос: «Почему бог, если он вечен, так долго ждал, прежде чем создал человека?»
Наверное, полагая, что у его любовницы еще существуют кое-какие пробелы в познаниях, Вольтер научил Эмилию английскому и итальянскому языкам с единственной целью – вместе переводить Шекспира и Тассо. Короче, у любовников было так много занятий, что им едва хватало времени для любви.
Подобная жизнь продолжалась до 8 мая 1739 года, когда паре совершенных любовников пришлось покинуть свой приют и отправиться в странствия. Сначала они приехали в Брюссель, где предстояла тяжба в суде. Потом они почти не вылезали из почтовых карет, ибо последующие десять лет беспрерывно переезжали из Бельгии в Париж, из Парижа в Сире, из Сире в Брюссель, из Брюсселя в Сире, а оттуда в Люневиль и Нанси.
Однако Вольтер постепенно переставал быть на подозрении у властей. Его отношения с Версалем наладились. Он даже попал в большую милость при дворе после того, как его бывший однокашник, маркиз д'Аржансон стал министром и ненадолго оказался протеже мадам де Помпадур. Одновременно он продолжал вести с королем Пруссии Фридрихом II ту бесконечную переписку, что станет настоящим событием в жизни Вольтера.
Эмилия по-прежнему жила с ним, но Вольтеру пришла «фантазия» увлечься своей хорошенькой племянницей, госпожой Дени. Когда Эмилия об этом узнала, разразилась драма: слезы, крики, угрозы. Необходимо было, чтобы кто-то взялся успокоить красивую разъяренную фурию. Этим человеком оказался... господин дю Шатле.
Он явно смотрел на подобные вещи более снисходительно.
