руку. – Клянусь вам, я сделаю все, чтобы вы смогли мною гордиться!
Он улыбнулся и ласково потрепал ее за щечку.
– Меньшего я от вас и не ждал, моя милая Эмма! Вместе мы свершим великие дела. А теперь отдыхайте.
И Чарлз ушел, оставив ее в одиночестве. Эмма, припав к двери, слышала, как он, насвистывая, спускается по лестнице.
На другой день бывшую Эмили засадили за настоящие занятия. Ее одели как скромную молодую вдову и снабдили множеством учителей, которые преподавали Эмме историю, географию, манеры, танцы, музыку, пение, рисование и еще много всякой всячины, которая сделает из нее настоящую леди. Изредка Чарлз вывозил ее в карете на прогулку или брал с собой в гости к своему другу, художнику Джорджу Ромни, который позднее написал двадцать четыре портрета молодой женщины – настолько его восхищала красота модели.
Миссис Лайон, мать Эммы (ее тоже «перекрестили» в миссис Кадоган), переехала к дочери в дом Гринвилла в качестве гувернантки и превратилась в такую строгую дуэнью, о какой Гринвилл мог только мечтать. Подобно дочери, она тоже надеялась, что единственной целью этого спектакля является женитьба. Только искренняя любовь, которую Гринвилл пробудил в благодарной Эмме, помогала молодой женщине терпеть ее нынешнюю жизнь. Впрочем, она старалась вовсю и делала успехи.
Она уже полагала, что скоро пробьет желанный час... и тут Чарлз объявил ей о приезде своего дяди, лорда Гамильтона, английского посла в Неаполе, который недолго поживет у племянника, чтобы отдохнуть и ознакомиться с его коллекциями.
– Он знает о вас, моя милая Эмма, и сгорает от желания увидеть ту, кого уже называет «прелестной племянницей».
Разве Эмма могла представить себе что-либо другое, кроме долгой жизни в счастливом браке с Чарлзом? Разве могла она представить себе, что Гринвилл с самого начала задумал сделать ее леди, достойной стать любовницей принца Уэльского... извлечь из этого немалую выгоду?
Приезд сэра Уильяма Гамильтона отчасти изменил замыслы Гринвилла. Чарлз давно точил зубы на дядюшкино наследство... а между тем в письмах из Неаполя все чаще мелькали тревожные мысли о женитьбе. И в самом деле, скучно быть холостым послом... При одной этой мысли Чарлза прошибал холодный пот. Стоит дяде снова вступить в брак, завести ребенка, и – прощай наследство! Надо было что-то делать.
Это «что-то» нашлось в тот миг, когда Гринвилл услышал, как дорогой дядюшка, говоря об Эмме, воскликнул:
– За всю свою жизнь коллекционера я не встречал более драгоценного творения искусства!
Эмма! Сэру Уильяму нужно отдать Эмму. Впрочем, «отдать» было неточное слово. Если Гринвилл рисковал увидеть появление на свет наследника, то прежде следовало извлечь из дяди большие деньги. Поэтому Чарлз позволил сэру Гамильтону наслаждаться очарованием молодой женщины, которая доверчиво, ни на что не рассчитывая, развлекала «доброго дядюшку». Потом, когда Чарлз посчитал, что сэр Уильям «созрел» – это было незадолго до дня его возвращения в Неаполь – отправил Эмму в Хоарден.
Отъезд Эммы помог захлопнуть ловушку. Опечаленный дядюшка уехал, не увидев молодую женщину, которая никак не могла понять, почему Гринвилл отослал ее из дома. Когда Эмме наконец позволили вернуться в Лондон, сэр Уильям Гамильтон был уже далеко... однако следующим кораблем в Неаполь был послан один из лучших портретов Эммы кисти Ромни, послан с единственной целью – усугубить грусть старого вельможи. К портрету прилагалось письмо Гринвилла.
В нем племянник объяснял дяде, что задумал жениться на дочери лорда Мидлтона, но для этого ему необходимы деньги, много денег. Поэтому Чарлз просил дядю на время взять к себе Эмму, «ревности и непредсказуемого поведения которой он опасается».
Коварная игра велась хитро. Гамильтон попался на удочку и мечтал лишь о том времени, когда в залитом солнцем Неаполе будет горделиво прогуливаться с ослепительно красивой Эммой. Деньги в Лондон были отправлены...
Гринвиллу оставалось только уговорить Эмму (а она была без памяти влюблена в него и верила, что скоро состоится свадьба) отправиться в Неаполь к Гамильтону. Для этого Гринвилл использовал веские доводы. Эмма должна совершенствоваться в искусстве пения... а кроме того, необходимо, чтобы Эмма окончательно покорила лорда Гамильтона, который так много может сделать для будущего счастья его племянника.
– Я не предлагаю вам уехать навсегда, – говорил он молодой женщине. – Вы проведете дивные полгода во дворце Сесса. Там с вами будут обходиться, как с королевой, и там вам поставят голос как нигде.
– Но в Неаполе не будет вас! О, Гринвилл, вы прекрасно знаете, что я больше не могу жить без вас.
– Знаю, душа моя, и мне тоже будет вас очень не хватать. Но сэр Уильям так обрадуется, если вы немного поживете у него. И потом, с вами поедет миссис Кадоган. Наконец... через полгода я сам приеду за вами.
Это был решающий довод. Солгать Гринвиллу ничего не стоило. Теперь Чарлз желал избавиться от надоевшей ему женщины, с которой уже не знал, что делать – но до конца разыгрывал комедию нежности. Обливаясь слезами и тяжко вздыхая, Эмма Харт все-таки уехала в Неаполь.
II. Одноглазый адмирал
Дворец Сесса в Неаполе представлял собой великолепную резиденцию, заполненную произведениями искусства.
Роскошь меблировки была достойна английского посла. И все же Эмма, поселившись во дворце, сочла, что в нем нет и половины того очарования, что в домике на Эджуор-Роуд, где остался ее дорогой Гринвилл.
Однако Неаполь Эмме понравился. Синее море, яркое солнце, цветы, а главное – шумный восторг, с каким ее встретили неаполитанцы, покорили молодую женщину, вскоре ставшую любимицей города. Люди много говорили о двадцатилетней англичанке, которую привез сэр Уильям Гамильтон, выдав за свою кузину. В посольстве толпились любопытные, чтобы полюбоваться живым чудом. Красота женщины в Неаполе ослепительно расцвела. Сам сэр Уильям был от Эммы без ума. Он задаривал ее дорогими туалетами, драгоценностями и множеством тех безделушек, которые нравятся красивым женщинам. Он вздыхал у ее ног с пылкостью трубадура – к великому изумлению Эммы, которая под этим углом зрения еще ни разу не смотрела на «доброго дядюшку».
Кстати, она скучала по Гринвиллу, писала ему страстные письма: «Жить без вас мне невозможно. Я ваша, Гринвилл, одному вам хочу принадлежать...» К сожалению, Гринвилл, который был только рад избавиться от Эммы и получить от дяди кругленькую сумму, не отвечал на эти пылкие послания. Он думал, что, пока сэр Гамильтон будет увлечен Эммой, ему, Чарлзу, не грозит возможный брак его «дорогого» дядюшки. На бывшей Богине Здоровья никто не женится!
Когда Эмма, с испугом убедившись, что ее любит сэр Уильям, сделала в письме Чарлзу это ужасное признание, тот решил ответить, цинично посоветовав молодой женщине не отвергать страстную любовь посла. Сбросив маску, Гринвилл цинично побуждал Эмму отдаться дяде. «Он богат, влиятелен, он даст вам все, что вы только сможете пожелать, и даже больше».
Получив это чудовищное письмо, Эмма заперлась у себя в комнате и долго плакала, не желая слышать ничьих утешений. Ведь падение с высот прекрасной любви было таким болезненным! Под личиной человека, которого она наделяла всеми мыслимыми достоинствами, перед Эммой предстал циничный сводник; она даже думала умереть. В Неаполе часто случаются самоубийства из-за любви.
Неожиданная помощь к Эмме пришла от невзрачной, невозмутимой, но неотразимо убедительной миссис Кадоган.
– Ты поступаешь очень глупо, оплакивая этого малого, – сказала она дочери. – Он продал тебя своему дяде потому, что больше всего боится, как бы тот снова не женился. Жени старика на себе... и ты отомстишь Чарлзу!
Прекрасный выход! Эмма вне себя от горя и злости отправила Гринвиллу письмо и в конце его приписала:
«Уверяю вас, что обижать меня не в ваших интересах: вы не знаете, какой властью я здесь пользуюсь!
