Знайте, я никогда не стану любовницей вашего дядюшки. Если вы вынуждаете меня идти до конца, я заставлю его жениться на мне!»
Легко понять смятение Гринвилла, получившего столь угрожающее послание. К несчастью, вместо того чтобы успокоить Эмму притворной нежностью и раскаянием, Чарлз написал сэру Уильяму, предостерегая дядю о том, что насчет него и Эммы ходят разные «слухи». Глупость Гринвилла зашла так далеко, что он послал в Неаполь доверенного гонца с поручением нарисовать сэру Уильяму довольно мрачную картину возможного скандала. Это было верное средство разжечь страсть стареющего мужчины! Через несколько дней после приезда гонца сэр Уильям официально просил Эмму стать леди Гамильтон.
А разъяренному Гринвиллу пришло последнее письмо от Эммы. Она сообщала будущему «племяннику» приятную новость.
«Скоро мы вернемся в Лондон, где хотим обвенчаться, и вы сможете присутствовать на церемонии», – ехидно добавляла молодая женщина.
6 сентября 1791 года Чарлз Гринвилл, неспособный что-либо изменить, был вынужден присутствовать в церкви Мэрилибон на бракосочетании бывшей Эмили Лайон с его дядей.
– Я буду для вас лучшей из тетушек! – поцеловав Чарлза, воскликнула сияющая от радости, неузнаваемая Эмма. С нескрываемым изумлением Гринвилл понял, что он, словно новый Пигмалион, изваял из безродной красавицы настоящий шедевр и что, несмотря на развязанную им перед свадьбой клеветническую кампанию, придирчивый свет с восторгом принял Эмму. Чарлзу тоже пришлось поневоле склониться перед той, кого в Лондоне уже прозвали Божественной Леди. Эмма одержала полную победу.
Этим она не ограничилась; когда Эмма вернулась в Неаполь уже супругой посла, ее представили королеве Марии Каролине (сестре Марии Антуанетты), особе весьма крутого нрава. Леди Гамильтон сразу так обворожила монархиню, что скоро была допущена в узкий круг королевской четы.
Так прошли два великолепных, беспечных года. Эмма предавалась бесхитростному счастью быть красивой, всеми обожаемой и безраздельно царить при неаполитанском дворе. И вот в сентябрьский вечер 1793 года сэр Уильям вернулся во дворец в сильном волнении, что случалось с ним очень редко. Накануне в Неаполитанском заливе стала на якорь английская эскадра, и послу пришлось нанести визит на борт флагманского корабля «Агамемнон». Оттуда он и возвратился таким возбужденным.
– Дорогая моя, – обратился он к Эмме, – сегодня вечером я представлю вам невзрачного человека, которого, конечно, вряд ли можно счесть красавцем, но в один прекрасный день он удивит мир.
– Неужели? И что же внушило вам эту мысль?
– Краткость нашей беседы и властность, которая исходит от него. Вы знаете, я никогда не соглашался поселить у себя в доме английского офицера. Для него я сделаю исключение. Проследите, пожалуйста, за тем, чтобы ему отвели достойные комнаты.
– Может быть, вы назовете мне имя этого великого чуда?
– Оно ничего вам не скажет. Никто из нас совершенно его не знает. Зовут его Горацио Нельсон.
Вечером небольшого роста мужчина с худым лицом и горящими глазами склонился в поклоне перед супругой посла, ослепительно прекрасной в простом платье из белого муслина, обнажавшем плечи и грудь. Они только обменялись поклонами, принятыми в свете вежливыми фразами и... одним-единственным взглядом. Однако по этому взгляду Нельсон понял, что уже никогда не забудет эту женщину, а Эмма почувствовала, что этому человеку будет суждено сыграть в ее жизни роковую роль. Но все это будет потом...
Сначала между ними возникла дружба. Эмма повсюду сопровождала английского моряка. Вместе с ним она была на аудиенции у королевы, где служила Нельсону переводчицей. Всех троих объединяло одно чувство – ненависть к Франции, где отрубили голову королеве Марии Антуанетте. Обе женщины делали все возможное, чтобы подогреть антифранцузские чувства Нельсона.
– Вся надежда Европы теперь на флот вашего отважного Альбиона, – сказала Мария Каролина.
Однако моряку не место на суше, и Нельсон вскоре снова вышел в море, унося с собой неизгладимый образ Божественной Леди.
Пройдет пять лет, прежде чем Нельсон снова увидит ту, о которой думал так неотступно, что даже в письмах к супруге (адмирал был женат) не мог сдержаться и рассказывал ей об Эмме. Когда он, победитель Бонапарта при Абукире, вернулся в Неаполь, у него не было руки и одного глаза.
– Я доставил вам остатки Горацио Нельсона, – сказал он Эмме.
На эти увенчанные славой «остатки» прекрасная супруга посла смотрела с неподдельной любовью. Вместе с мужем поднялась она на борт флагманского корабля... и едва не упала в обморок, увидев Нельсона. Лицо адмирала осунулось, черная повязка придавала ему трагическую черту, которая очень сильно взволновала молодую женщину.
Нельсон, кстати, еще не оправился от полученных ран, и его с триумфом, но почти насильно перевезли во дворец Сесса, где много дней Эмма будет при нем сиделкой. Она лелеяла Нельсона, как ребенка, играла на арфе и пела для него; в тесной спальне больного платоническая любовь постепенно переросла в страсть, причем такую неистовую, что скоро о ней стало известно в Неаполе всем, кроме сэра Уильяма.
– Будь вы свободны и найди я вас даже на улице, – сказал Нельсон Эмме, – я в ту же секунду женился бы на вас!
Однако ни она, ни он не были свободны. Им приходилось ограничиваться неполной, тайной любовью. А события между тем стремительно развивались.
Войска генерала Шампионне двигались на Неаполь, и город объял страх перед наступлением французов. Весь ли город? Нет, неаполитанцы с некоей надеждой ждали французов, этих сынов Революции. Зато двор обезумел от ужаса; более всех боялась королева Мария Каролина, которая уже видела себя на эшафоте. К счастью, на рейде стоял английский флот. Нельсон не только принял на борт лорда и леди Гамильтон, но и согласился доставить королевскую семью на Сицилию.
Для Эммы это плавание означало начало новой жизни. Она любила Нельсона, забыв обо всем на свете, думала только о нем и все, что им мешало, воспринимала как оскорбительное и непонятное. Ей пришлось напрячь все силы, чтобы сэр Уильям ни о чем не знал, не замечал, что его жена – любовница адмирала.
Скоро об этом романе узнала вся Европа. Эта любовь втроем стала знаменитой. О ней говорили в канцеляриях, где следили за передвижениями любовников... Но сэр Уильям по-прежнему ничего не знал. Наконец все трое возвратились в Англию.
Леди Нельсон была не столь снисходительна. Будучи законной супругой, Фанни Нельсон не желала, чтобы ею пренебрегали. Ей хватило одного взгляда на соперницу, чтобы понять: муж в ее власти. Эмма была гораздо красивее Фанни, и рядом с нею Горацио преображался. Сурового сына пастора Нельсона нельзя было узнать в этом любезном, услужливом, пылком мужчине, не сводившем с леди Гамильтон влюбленных глаз. И Фанни Нельсон незамедлительно приняла решение. Горацио был предъявлен классический ультиматум:
– Или я, или она!
– Я вас очень люблю, Фанни, – равнодушно ответил Нельсон, – но я не в состоянии забыть о том, чем обязан леди Гамильтон, и могу говорить о ней только с симпатией и восхищением.
– В таком случае оставайтесь с этими людьми, если вам так нравится, а я отказываюсь жить с вами.
– Поступайте как вам угодно.
Это был разрыв. Не доводя дело до развода и соблюдая приличия, Фанни разъехалась с мужем. И вот Нельсон стал морально свободен. Скоро он едва не задохнулся от счастья, когда Эмма объявила, что ждет ребенка, ребенка от него! В этом не могло быть сомнений...
Чтобы у современников подобных сомнений совсем не осталось, девочка, которая родилась в отсутствие отца (Нельсон находился в море) получила «прозрачное» имя Горация. При этом сэр Уильям даже не заметил, что в доме появился младенец. Бред какой-то!
После возвращения адмирал Нельсон просто обезумел от счастья. Он бредил наяву, ликовал... У него ребенок от боготворимой им женщины! Разве ему могло выпасть большее счастье? Адмирал поспешил купить в Мёртоне прелестный дом, который Эмма с любовью обставила... В нем они поселились втроем – с Горацией. Постоянные отлучки жены, кажется, все-таки мешали сэру Уильяму, который писал одному своему
