— А завтра — завтракать? Хорошая идея.
— У нас всего навалом.
— Не сомневаюсь.
— А потом еще… Денег можно одолжить!
— О, это конечно! Это и дурак сможет. Если глаза честные.
— У вас с отцом очень честные глаза! Правда!
— Но мы не дураки, — видишь, в чем дело… Занимать — плохое решение: берешь чужие, а отдаешь — свои. Берешь на время, а отдаешь — навсегда…
— Что же делать?
— Сейчас придумаю. Грибов-ягод в конце мая — глухо. Ландыши? Никто не купит, да и отцвели уже почти.
— Тяжело…
— А кто говорил, что на войне легко будет?..
— На какой войне?
— Это присказка такая просто… О! …Пойду-ка я на пляж, к пансионату «Озеро».
— А там-то что? Там никого нет. В мае только на выходные бывают заезды.
— Это неважно. Ладно. Все. — Алешка остановился. — Пока. Здесь мы расстанемся. Мне — налево, тебе — направо.
— Нет, я с тобой.
— Туда шесть километров в один конец, а тебе еще уроки надо делать.
— А я по дороге сделаю!
— И сочинение напишешь?
— Ага. На тему «Как добыть еду в мае». Тему-то задали вольную!
Недалеко у полигона, на опушке, на своем «законном», «обычном» месте взвод Аверьянова готовился устроить отвальную.
Солнце еще только начало свое движение вниз, к лесным макушкам, но под сенью леса этот послеполуденный перелом ощутился мгновенно: день покатился к своему по-майски прохладному вечеру.
Это дыхание сразу ощутили сержанты, сидящие в стороне от костра. Сержантский состав был занят превращением бесформенных кусков мяса, толстых кружков репчатого лука, а также помидор в набор стандартных «царских» шашлыков — одинаковых, как выпускники военного училища на прощальном параде.
Мясо, лук и помидоры — грунтовые, привозные, а не тепличные, местные — были куплены в районе, в супермаркете, — ребята успели сгонять.
— А не пора ли нам «пора»? По чуть-чуть?
— Коньячка — для толчка, пивка — для рывка?
— Нет, ребята! — отрезал Коля. — Сначала дело, потом расслабуха. Только так.
— По сто, командир?
— Никаких! Вам вообще сегодня больше чем по триста пятьдесят — ни-ни. Завтра — старт, не забывайте!
— Захочешь, не забудешь…
— Вот, Николай, кстати… Пока не начали, а то, не дай Бог, забудем, — лейтенант Самохин протянул Аверьянову пачку купюр. — Это твоя доля.
— Какая доля? Я с вами не лечу.
— Мы так с ребятами решили, чтоб всем поровну.
— Это хорошо, что вы так решили, но я взять не могу.
— Да почему?!
— Да потому что я — не в доле!
— Ну, мы же с твоей подачи-то получили! Если бы не ты, нам бы и прощальную было бы не на что заболтать… А тут — и нам хорошо, и семьям радость. Благодаря тебе! Бери!
— Не-мо-гу! …Ты встань на мое место, Петя. Не дай Бог, с кем из вас что произойдет. А я был здесь. Был в доле, но не подставлялся. — Коля обвел взглядом замеревший, напрягшийся взвод. — И не просите, братцы. Мне очень приятно, что вы так решили, — спасибо вам, от всего сердца! …Но не просите, не возьму. Не могу. Душа не позволяет.
— Я сейчас, Николай, в огонь просто выкину! — пригрозил Самохин.
— Ох! — удивился Николай. — А ты ведь пока не пил! Трезвый еще, а уже Достоевский!
— Выкину!
— Ребята, уймите террориста!
— Сейчас! — вскочил один из сержантов и, вытерев руки, бросился к Самохину, повлек лейтенанта подальше от костра.
— Отдай деньги мне! — шепнул он Самохину на ухо. — Как выпьем, я ему в карман их засуну… Не заметит.
— Как «не заметит»?
— Не рюхнет! Уверяю тебя. Я в детстве щипачем был. Во мне не сомневайся.
— А что ты подкинешь? Толку-то? Найдет — опять отдаст, вернет…
— Да как? Кому? Ведь нас-то уже не будет!
— Нет! — возразил Самохин. — Мы поумнее сделаем…
Просеивание двух тонн песка на пустынном весеннем пляже возле пансионата «Озеро» дало много мусора, среди которого было, в частности, обнаружено сто двадцать семь пробок (в основном пивных), семнадцать мелких детских игрушек (в основном трех-четырехсантиметровых пластиковых поросят и медвежат), семь игральных карт из различных колод и четыре туза с одинаковыми рубашками, — из одной колоды, — два тюбика губной помады, одиннадцать ключей, три из которых на брелках, а один — гитарный, круглое зеркальце, семь зажигалок, четыре пластмассовые расчески, три пластиковые телефонные карточки и одна сбербанковская VISA, сломанная застежка от бюстгальтера, авторучка, велосипедный звонок, зазвеневший только после того, как Катя вытрясла из него весь песок, гардеробный номерок, прокуренный мундштук, маникюрные ножницы, гитарная струна и еще восемь килограмм всякой дребедени, перечислить и описать которую смог бы только Жюль Верн.
Но было и ценное — пятьдесят шесть рублей мелочью, очень ветхая сторублевка, тонкая золотая цепочка, трое часов и одно обручальное кольцо.
— И как до тебя никто не догадался тут песок просеять?
— Наверняка догадывались. Идея-то простая.
— Вот именно!
— Но в ней есть одна существенная сложность!
— Какая? — удивилась Катя.
— Это недоделать, понимаешь, — делать. Взять, пойти, не полениться… Вот мы уже четыре часа здесь сидим, трясем…
— А что тут сложного?
— Да ничего, конечно! — Алексей растянулся на песке и уперся взглядом в небо. — А там американские спутники летают, летают, летают…
— И чего? — поинтересовалась Катя.
— И фотографируют, фотографируют, фотографируют…
— Твою две недели не стиранную ковбойку, ковбойку, ковбойку…
— И твой идиотский бант, бант, бант…
— Слушай, тебе не кажется, что мы с ума сходим?
— Как дети, да? А ведь скоро уже четырнадцать…
— Это тебе скоро. А мне только осенью.
— Да, я тебя значительно старше и опытнее…
