поперек ворот, аккуратно присыпанный сверху песком…
Наблюдавшие за всем происходящим издалека, с опушки, не могли, конечно, узреть с такого расстояния трехмиллиметровый стальной трос…
Темник Чунгулай, Шаим и мудрый Бушер увидели лишь то, что смогли, — ворота медленно, приглашающе распахнулись перед отрядом Хубгэ…
Крепостишка решила сдаться на милость победителя, — тут никаких сомнений!
Отряд на полном скаку ворвался в ворота, и половину отряда — лучших батыров, включая самого Хубгэ, — непонятная сила мгновенно, одновременно, всех до одного, выбила из седел…
Замыкающие отряд батыры были куда в лучшем положении: они успели увидеть трос, вышибающий из седел… Однако остановить бешеный галоп лошадей было им уже не под силу.
Едва успев пригнуться к самым гривам, они сумели избежать ловушки и, миновав коварное устройство, распрямились в седлах, оглашая Берестиху торжествующими визгами…
Глухарь вышел из-под Красного крыльца княжьих «хором» с десантным автоматом в руках. Он осторожно опустил вниз кнопочку под странным названием «предохранитель»… Вырез прицельной планки, мушка и цель должны быть на одной прямой. Это понятно. Глазомер у кузнеца был отменный, не стоило даже и поднимать эту штуку на уровень глаз. Глухарь не спеша нажал спусковой крючок…
В могучих ручищах Глухаря автомат даже не дернулся, — Глухарь ожидал, что он начнет биться, как только что выловленный сом, — так объяснил Коля, предупреждая. Сом рыба сильная, очень живучая, — верно! Но эта штука пыталась вырваться совсем слабо, — ей далеко до сома! Что же касается звуков, то их Глухарь не слышал вовсе, — Коля дал ему автомат с глушителем, чтобы не испугать стрелка-новичка.
Чунгулай, Шаим и мудрый Бушер видели, как задняя часть отряда резко нагнулась на всем скаку, ложась животами на луки седел… Затем все батыры дружно распрямились и тут же начали падать с лошадей, — один за другим, — раскидывая руки, цепляясь за воздух и извиваясь, как от ударов невидимых плеток. Весь этот странный бой развертывался в полной тишине: до Берестихи было расстояние приличное, ветер дул в ее сторону.
Секунда — и все было кончено.
— Что скажешь, Бушер?
— Я должен подумать, мой повелитель…
— Двинь Орду, Чунгулай, ты сомнешь их! — воскликнул Шаим.
— А ты поведешь мою Орду на штурм, Шаим? — насмешливо спросил Чунгулай.
— Я?! — несколько опешил Шаим. — Я думал, что твою Орду никто не смеет вести в бой кроме тебя, мой повелитель!
— Из-за спины твоей безрассудной смелости, — медленно протянул Чунгулай, презрительно сощурившись, — выглядывает ее родная сестра — твоя безрассудная глупость, Шаим… Ты начинаешь сильно меня огорчать…
Лицо Шаима, склонившегося в глубоком поклоне, вытянулось от ужаса.
Из сбитых с коней тросом первым опомнился Хубгэ, сотник, начальник отряда. Он выхватил саблю и громко крикнул:
— Колдуна взять живым!
В ту же секунду он ощутил, как чья-то сильная рука схватила его сзади за волосы и бесцеремонно повлекла к Красному крыльцу княжьих «хором».
— Пусть каждый возьмет, что хочет, но заплатит полную цену.
От боли Хубгэ свело все мускулы лица, в глазах пошли темные пятна, на которые садились яркие белые мухи… Наконец он увидел прямо перед собой один из столбов, подпиравших кровлю Красного крыльца…
— Сосна, — сказал голос колдуна за спиной. — Хвойная порода. Очень твердая.
Рука, державшая его сзади за волосы, с ужасающей силой ударила Хубгэ лицом об столб.
Ловя ртом воздух после столь жестокого удара, Хубгэ широко открыл рот, и тут же какой-то странный, холодный круглый и сказочно гладкий предмет вошел к нему в рот, раздвинув челюсти до предела…
— Что это ты ему в рот вставил? — удивился Жбан.
— Электролампочку! В комплекте у меня было, взял три штуки… Лампочки хорошие, спецзаказ, — стекло молотком не разобьешь. Все не знал, куда деть. Света-то нет у вас…
На глазах Хубгэ показались слезы; от страха и унижения он замычал.
— Ты можешь хранить молчание… — сказал Николай. — Потому что мне тебя, мудака, слушать некогда…
Теряя сознание, Хубгэ даже не понял, как выронил саблю…
— Дай посмотрю, — Коля перешагнул через лежащего мешком Хубгэ и, вынув рожок из автомата Глухаря, выщелкал патроны, пересчитал…
— Двенадцать выстрелов, и десять попаданий… Да с очереди! Да в скоротечке! Ну, Глухарь! — От восторга у Коли перехватило дыханье. — Да так и профессионалы, слышишь, не стреляют! Да еще под психикой, при обороне! Без тира, безо всякой тренировки, без пристрелок! Ты — гений! Просто класс! Глуха-а-арь!!!
— Чего?!? — рявкнул Глухарь, приложив ладонь к уху.
— Мы можем многое узнать про них, ничем не рискуя… — задумчиво протянул Бушер.
— Мне нравится эта мысль, — кивнул Чунгулай. — Что мы должны сделать для этого?
— Ничего, мой повелитель. Ничем не рискует тот, кто ничего не делает.
— Едва ли лучезарный Берке обрадуется твоей философской находке… — процедил сквозь зубы Чунгулай.
— Но Берке едва ли обрадует и потеря лучшей из Орд своих, отданной тебе под начало… — спокойно возразил Бушер, глядя Чунгулаю прямо в глаза. — Ордой, загубленной возле жалкой деревни, в которой не поместится и трех сотен воинов…
— Продолжай, — кивнул Чунгулай. — Ты говоришь разумно. Я не сержусь.
— Я задаю себе вопрос: что они, — Бушер указал в сторону Берестихи, — что они сейчас предпримут? Покинут крепость и уйдут в леса? Нам это на руку — победа без потерь. Пойдут на нас, если они сильны чарами? Что ж, будет битва, которую так жаждет Шаим! Но в обороне легче уничтожить врага, чем в наступлении.
— Мы в выигрыше в обоих случаях, — согласился Чунгулай. — Но если будет что-то третье?
— Что? — спросил Бушер. — Что может быть еще?
— Да, — согласился Чунгулай, подумав. — Третьего не дано. — Он повернулся к Шаиму: — Командуй: Орде спешиться, бивак. Батыры не спали всю ночь. Прикажи всем набраться сил перед боем!
— Разводят костры… — сказал Афанасич.
— Я вижу, — ответил Коля. — Это нам часов пять передышки, — как, Афанасич?
— Поболе… Ночью шли, ночь не спали. Нажрутся конины, напьются кумыса — сон сморит.
— Вот тут и вдарить по ним, — как?
— Тю-ю-ю… Ты глянь-ка, сколько их! Да их даже спящих не перережешь, — рука устанет.
— Тогда на психику надо давить, — решил Коля.
— Не понял?
— На испуг взять.
— Они ничего не боятся.
— Так не бывает. Смерти все боятся.
