— Татары не боятся смерти. Погибший с честью воин сразу попадает в свой татарский рай… Они боятся только позора или колдовства. …Мы для них — враги. Мы можем любого из них убить, но не опозорить. Да и колдунов среди нас нет… Колдунья, Антипиха, есть. Но она далеко, у Сивкина ручья… День ехать.
— Позор и колдовство… — задумался Коля. — Чего же проще?! Колдун есть, а позор сделаем.
— Где же колдун-то у нас, Коля?
— А я-то? Вспомни, вчера? Как ты сам на меня смотрел, Афанасич?
— Мы на тебя смотрели без страха.
— Потому что я вас не пугал, — пожал плечами Аверьянов.
— Мы на тебя смотрели с надеждой… С великой надеждой…
— Да все понятно, Афанасич! …Дай, подумаю немного.
Через час Аверьянов в сопровождении Афанасича уже медленно ехал по глухой лесной тропинке, приближаясь к Матрехинскому пруду, к яйцу телепортатора.
Цель посещения была проста — оценить то, что можно было еще взять и использовать для обороны. Кроме того, Аверьянов хотел убедиться в том, что радиомаяк действительно присутствует на борту телепортатора и, мало того, исправно функционирует. Качаясь в седле на потаенной тропинке, Аверьянов непрерывно, снова и снова прокачивал ситуацию. Она очень не нравилась ему.
Мысленно прикинув примерное количество боеприпасов, имевшихся у него в наличии, он сопоставил его с тем числом огней, которые смог разглядеть прошедшей ночью с крыши княжеских «хором» в тридцатидвухкратный бинокль.
О том, чтобы отбить всю эту силу — Батыя — тем, что у него оказалось с собой, и речи быть не могло.
Боеприпасов не хватило бы даже на самое ближнее к ним, самое малочисленное подразделение, выставленное татарами прямо напротив Берестихи — в километре, через поле, в лесу. Там, на опушке, таилось никак не меньше тысяч трех сабель. Если даже половина из них пойдет штурмом, — одновременно, влом, в черную голову, — устоять едва ли удастся.
Они просто и бесхитростно задавят. Положат под пули двести, триста, пятьсот, тысячу человек… И задавят.
Однако об этом знаю я, Николай Аверьянов, а им об этом узнать неоткуда.
Как они относятся к потере живой силы? Можно догадаться: скорее всего, как мы. Как русские в двадцатом веке. А именно: кидать людей под танки, без жалости и без сомнений, — пока танки гусеницами в крови не забуксуют.
Так, да не так! У Батыя позади взятие Киева, Владимира, Рязани, десятков других, более мелких городов и городков… Его силы таяли… Он потерял много сил, очень много! А пополнения не было, нет и не будет.
Впереди предстоит взять Псков и Новгород, — а Господин Великий Новгород самый богатый город Руси, если верить местным мужикам. Новгород Батыю на понт не взять. Халявы не будет. Попотеть ему придется основательно.
Мы стоим у Батыя на дороге. Для Батыя Берестиха — пылинка, перышко, ничто, — все верно.
Но есть здесь одно «но». Когда берут штурмом большую крепость, сразу объявляют, что после взятия город на три дня отдается на разграбление: воруй, насилуй, мародерствуй… Твоя власть, твоя воля!
Кто ворвется первый, тот и получит «самый кусок», штурм — это игра с судьбой, игра в рулетку, на красно-черное: победа или смерть. Победа! Все забыть, рухнуть в беспредел, сорвать в себе стоп-краны, оттянуться, отомстить неповинным за собственный страх, — страх грабителя и насильника, вырвать мечом и огнем славу, почет и, может, обеспеченную жизнь, отблеск богатства, — для себя, для своей далекой отсюда семьи… Смерть? Да уж, не повезло… Но мне-то повезет! Мне? Обязательно повезет! Ведь я везучий! Так рассуждает каждый, карабкаясь вверх по штурмовой лестнице… Ну, стрелы, камни, кипяток, горящая смола? Мне повезет!!! Мне — повезет! Мне повезет…
Что получит победитель в Берестихе? Запах пожарища, только. Стимула нет.
Стимула нет, но и риск невелик, — забор из бревен, гарнизон — и ста мужиков-то не будет…
Берестиха — это для них непонятное что-то: ни риска, ни награды… Откуда тут самоотверженность озверения? Из «политработы», только… Всего лишь. А уж мы то в конце двадцатого века знаем цену этому «прянику»… Погибни за великого Батыя?.. Да хрен тебе, Батый, по всей вот морде… Я себя до Новгорода поберегу. Вслух не произносится, но думать — думается…
— Стимула нет, но и риск невелик… — произнес Коля вслух, задумавшись.
— Что говоришь? — встрепенулся Афанасич.
— Нам надо сделать риск… Устроить крупный риск… Просто безысходку надо заболтать тут им… Чернухи влить, выше бровей. Чтоб руки опускались на раз. Да! Беспросветку с непоняткой, — совковой лопатой, ну, только так, в натуре!
— Ты по-каковски говоришь-то, Николай?
— По-русски. Как здесь дует ветер, в Берестихе, — обычно?
— С утра часто с леса, к реке…
— А вечером — наоборот — на лес? От нас — и на татар, верно?
— Да, часто.
— Это хорошо.
Наконец среди кустов показались очертания контейнера. Увидев, как он на глазах превращается в яйцо, Афанасич спешился и молча встал перед яйцом на колени.
— Ты что, Афанасич? Это же просто устройство.
— Ага, — кивнул Афанасич, сделав вид, что понял Колю, и встал, деловито отряхивая колени.
— Заходи! — пригласил Аверьянов, открыв люк.
— Смилуйся над рабами твоими и Божьими, Устройство Лесов, Полей и Ветров Поднебесных, — произнес Афанасич, задержавшись в проеме входа. — Не причини зла нам, увечья, безвременной смерти. Заклинаю братом твоим, Солнцем, Великим Ярилом…
— Ты что, язычник, что ли? — оглянулся Аверьянов, нашедший уже радиомаяк.
— Нет! — мгновенно и решительно отреагировал Афанасич. — Я хрестьянин. Сочувствующий.
— Сочувствующий — кому?
— Себе, конечно, — постучал себя в грудь Афанасич. — И Олене с Сенькой. Больше никого у меня не осталось…
— Понятно… Ну, маяк работает, — удовлетворенно кивнул Коля, закончив осмотр и опись всего того, что еще оставалось в телепортаторе. — А вот посмотрим-ка здесь, что…
Надрезав ножом внутреннюю декоративную обшивку яйца, Аверьянов рванул ее на себя.
— Ого!
— Что это? — поинтересовался Афанасич, увидев под обшивкой ярко-блестящие полосы, расположенные встык, одна к одной, и образующие силовой, так называемый прочный корпус телепортатора.
— А это полоска… — сказал Николай, откручивая полосу. — Смотри, — упругая, легированная сталь! У вас такой стали в помине нет. И всего лишь на трех саморезах каждая полоса! Демонтаж — раз плюнуть!
— Ишь какая! — то ли поразился, то ли восхитился Афанасич, сгибая полосу. — И не ломается!
— Отпусти, сейчас спружинит!
— О Господи, сила нечистая! — от неожиданности и удивления Афанасич едва не выронил полосу.
— Поздравляю вас, вы сделали правильный выбор… — вдруг кто-то сказал женским гнусавым голосом за спиной Афанасича, заставив его отпрыгнуть в ужасе от информационно-рекламного блока метра на три.
— Не бойся, это просто реклама.
— Я не то что боюсь, а противно, — оправдался старик. — Терпеть не могу, когда за спиной говорят
