— Без драк, сразу видать!
— И родителям старым, небось, не супротивничают, помогают!
— Вот только детей у них не видать, на картинке-то!
— А откель детям взяться? Жизнь-то гладкая, славная! И без детей хорошо!
— Еще нарожают, что ты!
— Как без детей? Будут и дети!
— А тут, тут-то! Смотри — одна, переодевается, видно, а сколь пригожа, ну не описать!
— И так довольна, прямо тает от радости, — ну как Снегурочка!
— А вот ее личико! Небось, отцу-матери рассказывает, как с мужем ладно живет! А те сидят подпершись, и слушают, слушают, слушают… Все не могут нарадоваться!
— Просто княгиня! Красавица!
— Княгиня, эк хватила! Ты нашу-то княгиню-то, покойную, помнишь?
— А то нет, что ли? Царствие ей небесное!
— Так я и Суздальскую видела, и Костромскую…
— Красивые?
— Коза козою — обе. Нет, бабоньки, это, наверно, прынцесса!
— Прынцесса? Кто такая?
— Ну, замуж котора за прынца пошла! Вишь, подбородок-то как на картинке запрокинула, глазки в блаженной истоме прикрыла, ротик полуоткрыт…
— Эх, вот Николай бы стал у нас князем, — вместо Драгомира-то нашего, — небось, все мы, девочки, так в блаженстве откинулись бы! Что, не то говорю, что ль? Что замолчали?
— Задумались.
— И с чего это ей хорошо-то так? Прямо в истоме растаяла!
— Прынцесса! Небось, горшок кислых щей, да с мясом, навернула, вот очи и закатила, — от сытости!
— Ой, бабы, а мы ж не работаем!
Спохватившись, женщины принялись с двойным усердием надувать презервативы.
В бачке генератора плескались оставшиеся еще с прошлого задания, — благодаря все тому же Самохину и вопреки азбучным истинам техники безопасности, — литра три бензина… Часа на полтора цирка этого должно было хватить, и Николай решил рискнуть, а там дальше будь что будет, — Бог не выдаст, свинья не съест, как говорится.
Аверьянов знал, что главное сейчас не снижать давления, не упускать инициативу. Все время давить, давить, давить. Давить, заставляя противника реагировать на твои выходки, отрабатывать ситуацию, гадать, метаться, отвечать.
Водить его на поводке, пока у него не съедет крыша, не забуксует пароход, не сварятся подшипники на башне главного калибра!
Солнечный диск уже коснулся нижним краем кромки далеких лесов.
Шаим поднес ко рту кусок хорошо прожаренной конины и вдруг, услышав что-то, замер с открытым ртом.
Со стороны крепости дул легкий ветерок, который принес сюда, к костру, какие-то непонятные, тревожащие душу звуки… Отложив мясо на край каменной печурки-мангала, — чтоб оно не остыло, — Шаим бросился к опушке и напряженно начал вглядываться в темнеющий на фоне закатного солнца силуэт Берестихи.
Кругом уже бегали: что-то необычное заметили и часовые…
Через минуту все уже были в седлах, готовые к бою.
Звуки, идущие от крепостишки, стали громче, и Шаим понял, что это — какая-то странная музыка, песня… Пели несколько человек, пели хорошо: бодро, зажигательно. Что пели, понять было невозможно, слова неведомого языка наполняли бойкий мотив каким-то неведомым смыслом.
— Это не русский язык, — отрицательно качнул головой Бушер, отвечая на вопросительный взгляд Чунгулая.
— Шар! — испуганно крикнул вдруг кто-то.
— Шар! Шар! — подхватили вокруг.
— Много шаров!
Там, далеко, с крепостной стены Берестихи, вдруг стали плавно слетать большие белые округлые предметы, — величиной примерно с конскую голову… Некоторые из них были почти идеально круглые, некоторые продолговатые, похожие по форме на короткий сильно перезрелый огурец.
— Шар, — согласился Чунгулай, тревожно вглядывавшийся в даль.
Шары медленно, как в полусне, катились по земле, подчиняясь ветру… Было понятно, что эти шары, несмотря на свои значительные размеры, невообразимо легкие, умеющие безо всякого труда плавать в воздухе и взлетать на высоту головы всадника и выше…
— Ты знаешь, что это, Бушер?
— Нет, мой повелитель. Но это колдовство.
— Спасибо, — не без ехидства кивнул Чунгулай, однако тут же заметил, что зубы его стучат, — видимо, от вечерней холодной свежести, снизошедшей на уходившую в ночь землю.
Шары приближались, а песня, летевшая из Берестихи, становилась все громче и громче…
Чунгулаю на мгновение показалось, что там, за крепостными стенами, спрятались несколько великанов, которые без труда могут петь так громко, что их услышат даже там, на расстоянии многих дней пути отсюда, — в его родном улусе. Великаны пели оглушающе, но слаженно, бойко, ловко играя при этом на каких-то неведомых инструментах, — барабан и зурна звучат совсем иначе, не так гулко и низко.
Колонки, по триста ватт каждая, извергали попурри из наиболее известных песен немецкой группы «Чингисхан»:
— Лучников — на рубеж! — громко скомандовал Чунгулай, махнув рукой.
В ту же секунду на переднюю кромку лесной опушки стали выставляться лучники. Каждый, выбрав себе место, деловито обходил его, приспосабливаясь к возможным перемещениям вслепую, — когда взор будет прикован к цели, а обстоятельства потребуют небольшого маневра. Лучники скрупулезно изучали, — глазами и на ощупь, ногой, — каждую кочку, каждый корень, откидывая лежащие на земле старые высохшие сучья и ветви, об которые можно было зацепиться, при быстрых смещениях — на один-два скачка.
