неудержимый, бьющий со свистом и даже трясущийся от своей силы мощный дымовой фонтан… Третья кочка… Четвертая… Пятая… Лошади всадников, стоящих на опушке, начали быстро пятиться от дыма в лес, отрицательно тряся головами так, словно они, торопясь, решительно отвергали какое-то совершенно их не устраивавшее предложение.
— Шайтан?
— Нет, — ответил Бушер. — Джинны являются к людям иначе.
Дым стал плотным, густым, ядовитым. Даже тут, уже далеко от опушки, в лесной чаще было трудно разглядеть соседа.
— Надо отходить глубже в лес, — дрожащим от волнения голосом прошептал Шаим. — Если сейчас случится что-нибудь новое, воины могут начать поражать друг друга…
— Ты прав, — согласился Чунгулай. — Слепой друг хуже врага. …Отдай команду — пусть все уходят от дыма.
Голос его прозвучал в дыму как-то глухо, несмотря на то что они — Чунгулай, Шаим и Бушер — инстинктивно стремились держаться поближе друг к другу, чтобы не потеряться в этом вонючем дыму, не пропасть в одиночку в нем, не растаять без следа и воспоминаний.
Неожиданно дым вспыхнул в темноте, осветился алым, кровавым светом, — мимо них пронеслась небольшая, ярко-красная, горящая звезда, разбрасывающая во все стороны огненные красные искры. Со страшной скоростью звезда ударилась о ствол стоящего недалеко от них дерева и, отскочив от него, понеслась, не снижая скорости, вбок и тут же исчезла в дыму.
Лес огласился заполошными криками, испуганным всхрапыванием коней, — звуками, казавшимися более басовитыми, чем обычно. Особенно странно звучали гневные и испуганные визги: густой дым поглощал высокие звуки, оставляя низкие почти без изменения, отчего визг становился похож на громкий и странный, наполненный чувствами, хрип.
Рядом в дыму прозвучал тяжелый топот десятков копыт, — видно, одна из ударных, стоящих у самой опушки сотен пустила коней в галоп и понеслась в глубь лесных чащоб, пути не разбирая.
Поставив вдоль опушки надежную дымовую завесу и пустив в лес для пущего эффекта с десяток сигнальных ракет разных цветов, Николай спустился вниз, на поле, и вновь включил прожектор, укрепив его на метровом штативе.
Большинство выпущенных татарами стрел воткнулись в землю под небольшими углами. Луч, идущий низко, параллельно земле, заставлял торчащие стрелы отбрасывать длинные тени.
Вдоль луча, от самой крепостной стены и почти до опушки, рассредоточился отряд сборщиков стрел, — заранее отобранная Аверьяновым группа сообразительных и расторопных мужиков. Собирающие стрелы — сразу, одновременно по всей длине луча, передавали их, пучками, — цепочке «транспортников». Передаваемый из рук в руки каждый новый пучок собранных стрел перемещался в ночной темноте вдоль луча, пока не достигал распахнутых ворот Берестихи и не исчезал в них.
Время от времени Николай слегка поворачивал прожектор на штативе, и луч высвечивал новую полосу, усеянную длинными, тонкими линиями теней торчащих из земли еще не собранных стрел.
Работа шла четко и слаженно, споро, — в полной тишине. С высоты берестихинских стен был виден лишь яркий узкий луч, «лежащий» на поле, — полоска бело-голубого света, в которой постоянно мелькали чьи-то руки. Но часовые на стенах стояли вовсе не для того, чтобы любоваться этой ночной «жатвой», их основной целью было с помощью приборов ночного видения смотреть на лес. Дым давно уж успел остыть, и в инфракрасном диапазоне было прекрасно видно метание в лесу теплых конных масс, казавшихся в визирном окне зелеными, хаотично шевелящимися странными существами, со множеством мелких голов, рук, существами, удалявшимися в лес и расползавшимися по нему на сотне лошадиных ног.
Если бы дозорные догадались перенести визир наблюдения на поле, прямо перед собой, то они бы увидели за спинами сборщиков стрел пять фигур — самых бывалых, удачливых охотников Берестихи.
Каждому из этих пятерых было выдано по три мины с радиоуправляемыми взрывателями. Каждый из них должен был закопать свои три штуки так, чтобы даже ищущий их человек не смог бы их с ходу найти. Вместе с тем сам постановщик должен был точно знать, где закопал он каждую мину, и без труда указать Коле днем ее местонахождение, — причем издалека, с крепостной стены. Задача была не из простых: скрытность следовало сочетать с наличием заметного, хорошо различимого издалека ориентира — кочки необычной формы, приметного кустика прошлогодней засохшей полыни, небольшого валуна. Но и исполнители были отобраны тщательно, — признанные всей Берестихой лучшие, самые добычливые охотники села.
До полночи было еще далеко, когда дым развеялся целиком и полностью.
Однако ударные сотни Чунгулая вернулись в расположение своего оставленного на час бивака уже при ясном свете молодого, едва народившегося месяца.
Силуэт крепостишки чернел на фоне светло-синего майского неба, слегка возвышаясь над полем, с едва различимыми в ночном мраке белыми клочками презервативов, безжалостно пробитыми стрелами татаро-монгольских захватчиков.
Божий мир замер в безбрежием благоуханном покое.
Тишина была настолько убаюкивающая, успокаивающая сознание, клонящая ко сну, что татары даже обрадовались, когда там, в далекой Берестихе, вновь очнулся великан-певец… Однако на сей раз это была она — великанша.
— Ва-а-а-ленки, валенки… — запел мощный женский голос.
— Что она поет? — спросил Чунгулай. — На каком языке?
— На русском, — ответил Бушер.
— В песне больше не слышится слов про Священного воителя, — отметил Чунгулай. — Они поняли, что нас провести нелегко.
— Без сомнения, они многое поняли о нас, — ответил Бушер.
— Я хотел бы точно знать, о чем она поет.
— Я могу спросить об этом звезды.
— Спроси.
Бушер достал из своего рукава небольшую и очень короткую трубочку-пузырек, вскрыл, насыпал себе на тыльную сторону левой ладони маленькую щепотку белого порошка. Вдохнув высыпанный порошок ноздрями, сначала левой, а затем и правой, Бушер поднял очи к звездам.
— Ну? — спросил Чунгулай нетерпеливо.
— Я слушаю звезды, мой повелитель, — ответил Бушер.
— Пусть люди спешатся, поедят и отдохнут, — сказал Чунгулай, повернувшись к Шаиму. — Они стойко выдержали сегодня тяжелое испытание. Их смелость заслужила награду — покой!
Шаим, поклонившись, отъехал исполнять радостное его душе повеление.
— Звезды говорят, — сообщил Бушер с некоторым удивлением, — что эта песня посвящается тебе и твоим метким лучникам.
Чунгулай едва заметно склонил голову, удовлетворенный: приятно иметь дело с благородным противником.
— Ва-а-а-ленки, валенки… — звенел над ночными лесами разухабистый голос Руслановой.
Выключив запись, Николай подошел к берестихинцам, только что закрывшим крепостные ворота и начавшим разгружать воз собранных в ночном поле стрел.
— Несколько дюжин стрел отложите сразу, — их нужно оставить в качестве неприкосновенного запаса: не все же быстро переквалифицируются на арбалет…
— Чего?
— Ну, многие привыкли к своим лукам, хочу сказать… Оставьте для таких длинные стрелы, штук по пятьдесят на лук.
— Понятно.
— Кто участвовал в сборе стрел на поле и… — Николай запнулся, — …и выполнял другие работы на поле, прикрывая сборщиков стрел с тыла, сзади, могут пойти отдохнуть до утра.
