— Ага. Тогда вопрос номер два. Где бы это спрятать? Здесь, в Берестихе, прятать нельзя, — кто знает, что случится завтра.
— Зачем прятать? — удивился Афанасич. — Лучше сразу выкинуть и никому не говорить. От них не будет счастья.
— От денег?
— Ну да. От тех, которые с неба упали. От чужих денег. Не будь татар под стенами, ты б что — раздал бы эти деньги?
— Раздал.
— И все пошло бы прахом: пропили, прогуляли… Драки, обиды: я — умный, ты — дурак, а нам поровну досталось! И пошло-поехало… Пять-шесть убийств, — спьяну-то, — самое малое, что ждет. А бабы на сласти детишкам, себе на обновки сейчас же горстями кидать начнут… Быстрее, быстрее, пока мужики- то не пропили все! Народ-то истосковался в бедности, понимаешь? Одному — двоим эти деньги впрок пойдут, — мельницу, крупорушку выстроят, пасеку купят, либо во Псков-Новгород переберутся, дело заведут, товар-ладья, торговать станут, детей там ремеслу какому выучат, грамоте. У нас-то дыра тут. Иной раз и не поймешь, хрестьяне мы или Перуну — Яриле молимся. …Но это двое-трое, кому деньги в пользу, поднимутся. А у большинства до осени ничего не останется, поверь: уж я-то Берестиху знаю. А если скажешь им: «Не смей! На черный день!» — так вообще ничего не тронут. У нас как тут? Черный день, он всегда впереди. Уже и голову тебе срубили, — вон голова твоя, под копытами коня твоего верного, на земле волчком вертится. Вертится, глаза закатывает, а сама думает: «Нет-нет! Не черный день еще! Потом похуже станет, знаю! Сейчас еще терпимо, по травке да под копытами… А может стать поплоше. Приберегу я казну-то!» У нас тут так: либо до последнего вздоха зубами скрипеть, либо все под метелку: среднего не дано!
— И у нас так же, Афанасич. Это все понятно. Но это так в мирное время. А сейчас — война. И вон в леске — стоят ордынцы. Завтра будет мясорубка, сеча, крупное мочилово. А значит, деньги нужно схоронить. Но не здесь же, не в Берестихе, верно?
— Можно схоронить на удалении… — кивнул Афанасич.
— Не просто на удалении, а в таком месте, которое знает каждый житель Берестихи. Чтобы те, кто уцелеет, могли без труда найти и воспользоваться. Трудная задача?
— Ну да. Спрятать? Спрятать! Но в таком месте, которое все наши знают, — старик задумался. — Да нет, нету такого места, Николай. …Конечно, все знают Високовский бор, — так ведь бор ведь! А нужно место малое, так ведь?
— Так. А вот, Афанасич, нет такого места, где все чего-нибудь добывают, — червей для рыбалки копают или кремни — искру высекать, или краску — охру там добывают, сурик какой-нибудь… Мел — побелку, печку белить? Или соль — простую, поваренную, а?
— Да нет, Коля, такое место для клада тоже не годится. В такие места не только ж наши ходят. Там все копаются, кому не лень. Схоронишь там, ну что? Исчезнет через две-три луны, я думаю. Случайно натолкнулся кто из чужих, — и аминь!
— Во проблема-то! Деньги есть, а деть их некуда. …У нас, в двадцатом веке, тоже, кстати, так же…
— Придумал! Придумал, Коля! Есть такое место! В пятнадцати верстах отсюда. Урочище, поляна рядом. На поляне — холм. Называется Придатель. Так вот на самой макушке холма этого и надо ларец закопать!
— Не понял. Почему там?
— Объясню. Есть у нас такое предание, что на холме на том во времена оные жил Трувор, конунг варяжский, предводитель, князь по-нашему. И он там закопал где-то клад — приданое своей дочери, Рагнеды, — страшной на вид, гласит былина, сил не было смотреть, до того ужасна на вид была. Ну, зато пела она божественно. Так вот приданое Рагнеды — драгоценности самоцветные этот Трувор закопал, по преданию, там, куда ни один жених не сунется. Понял? А наш мужик, Перхач, восемь весен назад загадку эту разгадал и клад выкопал!
— Где ж он был закопан-то?
— А прямо под кроватью невесты! Трувор-то этот, конунг варяжский, умом ехиден был зело, ну, стало быть, и схоронил приданое прямо под ложем своей страшной на вид дочки, — какой жених, дескать, к ней в постель сунется? Близко не подойдет!
— Понятно.
— Ну вот Перхач-то как клад добыл, так все свое хозяйство, дом, — тут, в Берестихе, — бросил, даже продавать не стал. Двинул с семьей сразу в Новгород и там купцом знатным сделался. Ему клад на пользу пошел! Но он и нашел его, скажу тебе, не случайно: мужик головастый, Перхач, просто мудрец! И работящий, — в руках все горело! А наши все, конечно, от зависти с ума-то и посходили. У нас ведь люди остолоп на остолопе, а в душе оглоеды, прости Господи, живоглоты. Окрылились с находки той, весь холм перекопали, думали, что и для них Трувор чего приберег. Ну, для всех, — вспомнив, Афанасич рассмеялся. — Клад для каждого. У вас ведь тоже такое было, когда люди с ума посходили и строить начали, этого… Забыл!
— Коммунизм!
— Так же вот наши. Клада уж нет давно, а они еще три лета там рылись, кумнизм свой искали…
— Но ничего не нашли, конечно?
— Конечно! Клад ведь один бывает, не для всех! Так вот место там — как раз то, что надо. Все его знают, — именно то самое место, где Перхач нашел. Точно знают, вот оно! И никто там копать не будет: последний сумасшедший, дед Улов, — и то уж три года, как рыться там бросил!
— Понятно. А если там татары встанут либо вообще чужие какие?
— Нечего там им делать. Безлюдье. Грабить некого. Ничего там нет. Ни выпасов, ни покосов, ни бортей, — ничего. Речка была, да сейчас ручей почти, — пересохла. Только ландыши собирать да комаров кормить. Холм бурьяном зарос, остатки каменных стен кой-где на верхушке. Три креста — глыбы каменные внизу. Литва, поди, в древности поставила. Вообще место недобрым считается.
— Годится. Кого бы туда послать?
— А когда послать-то собираешься?
— Прямо сейчас, конечно.
— Пошли моего Сеньку. Сейчас поскачет, завтра часа в три пополудни вернется. Он не сплохует. И клад зароет, и…
— Что «и»?
— И нас зароет, — кивнул Афанасич, склонив голову. — Когда вернется…
— А вот это ты брось! — одернул старика Аверьянов. — Знаешь, чего мы с тобой будем завтра в это время делать?
— Что? — спросил старик, не утирая вдруг проступивших слез.
— Петь с тобой будем! Плясать будем!
— Нет, Коля, нет… Все головы сложим завтра к полудню…
— Не убежден!
— Сенька б остался хотя бы в живых…
— А можно, я тоже останусь? — Аверьянов обнял старика за плечи и подмигнул.
— Можно, — кивнул Афанасич. — Тебе можно.
— С вами. Со всеми! — встряхнул Коля деда. — С одним Сенькой мне скучно будет. Ты ж мне в отцы, Афанасич, годишься, а мне тебя ж и утешать приходится! Сие ли, старче, не западло есмь?! Ну, или как там это по-вашему: «забздеши-психоваши-главу потеряши»?.. Жизнь только начинается, Афанасич, уж ты поверь мне!
Едва забрезжил рассвет, как трое разведчиков, мокрые от росы и слегка вздрагивающие от холода утреннего тумана, были введены охраной в шатер Чунгулая.
Темник уже не спал.
— Они уходят?
