— Настойка?
— Нет. «Участь» написано… Горькая участь… Хлебнешь? Я открою!
— А этот гад сказал, что ты погиб!
Михалыч резко крутанул баранку, выводя «опель» из укромного закутка возле КПП.
— Какой гад, папа? — спросила Катя, уже жевавшая на заднем сиденье вафельный торт тридцать пятого века.
— Да этот вот, Медведев… Вон, глянь-ка, какой «мерседесище» пригнал сюда свой. — Михалыч кивнул в сторону черного нового лимузина, припаркованного возле самой проходной. — А говорит, что получает вдвое меньше моего…
— Зато, быть может, в пять раз чаще, — пожал плечами Алеша.
— Что про отца, узнать что удалось?
— Да. Все выяснил. Обещали помочь. Через неделю примерно его сюда назад телепортируют. Там есть небольшие сложности. Чисто технические.
— Как там, кстати, живут-то люди, — в тридцать пятом веке?
— Как? — задумался Аверьянов-младший. Врать никакого желания не было, а говорить правду было стыдно. — Живут по-разному…
— То есть?
— Да видите, в чем дело… Меня заблокировали на целый круг тем. Так что многие вещи я просто забыл. Как бы. Это была необходимая процедура — частичное стирание памяти. Иначе они меня назад не отпустили бы. Не все можно знать из того, что еще нам предстоит узнать.
— Не-о-ня-ва… — промычала Катя с набитым ртом. — Очень вкусный!… «Не-о-ня-ва» означает «не поняла»! — повторила она.
— А что тут непонятного? Знание будущего — это предсказание, так?
— Так.
— А не всякое предсказание — на пользу…
— Ну, например, какое-такое предсказание может быть не на пользу?
— От которого руки у всех опустятся, например.
— А кто решил, что все должны жить с поднятыми руками?
— Руки здесь ни при чем, Катька. Людей нельзя лишать надежды, вот в чем дело!
— Почему? По-моему, это глупость! Вот я говорю, Лизке из соседнего подъезда, пятикласснице: «Если не будешь зубрить — английский не выучишь»! Она надеялась, что выучит, не зубря. А просто учебник на ночь клала под подушку… А я ее надежды р-р-раз — и лишила! Что, разве плохо?
— Да я говорил о другой надежде…
— Ты сам запутался. Я вижу!
— Ну, опять сцепились! — поморщился Михалыч.
— А чего он, папа, наезжает?
— Наезжает, а ты уступи. У него интерес пропадет.
— Очень-то надо!
— Что, я не понял? — Михалыч оглянулся на дочь.
— Да чтобы интерес-то пропал. У меня, может, цель диаметрально противоположенная.
— А именно? — удивился Алеша.
— Вам не понять! — махнула рукой Катя. — Все вы, мужского пола, немного того…
— Забавно! — хмыкнул Михалыч, не отрывая глаз от дороги.
Звездное небо. Черные кромки лесов. Все! День кончился.
Коля брел спать, но, увидев Глухаря, сидевшего возле своей избы, остановился, сел рядом…
— Жалко, князь Драгомир Бориславович сбежал… — сказал вдруг Глухарь.
— А что он тебе? — удивился Коля.
— Да всю медовуху из Берестихи с собой увез, гад…
— А если б нет, то что бы?
— Я б выпил, — признался Глухарь.
— Я бы тоже, — согласился Коля. — После такого дня. Стресс снять.
— Сам Бог велел, — кивнул Глухарь. — Никто не осудит…
— У меня есть «медовуха»!!! — крикнул Коля и вскочил, просветленно хлопнув себя по лбу. — Море жратвы же есть! И выпивки! В контейнере!
— Да тихо ты, чумной! — зашипел на него Глухарь.
— Да ты ведь слышишь плохо… — почти шепотом ответил Коля.
— Чего мне надо — я всегда услышу, — таким же шепотом ответил Глухарь.
В горницу княжеских «хором» набилось немало народу, — пришли все, кто хотел. Стол был завален деликатесами конца двадцатого века, тюк с надписью «запасной парашют» был опустошен разом и до дна.
Немало и бутылок красовалось между яствами.
— Помянем павших! — сказал Афанасич. — Вечная память.
Все встали.
— Вечная память!
В тишине стало слышно, как перекликаются на стене караульные группы. И вновь тишина. Только тихие трели лягушек, из заросли осоки у реки. Жизнь не кончается.
— Что, други? — прервал Глухарь безмолвие. — Между первой и второй…
— У вас тоже есть эта присказка? — поразился Коля.
— Пословица древняя, — кивнул Афанасич.
— Не помешаю? — спросил, появляясь в горнице, Игнач.
— Ты всегда, Игнач, кстати!
— Садись, гостем будешь.
— Отведай, чем твои потомки бананы будут запивать…
— Спасибо.
Выпили, помолчали.
— Михаил Михайлович, — повернулся к полковнику Алексей. — Я что, кстати, хотел сказать… У меня в рюкзаке — три миллиона шестьсот тысяч баксов.
— Ага, — хмыкнул Михалыч, продолжая следить за дорогой. — А у моей матери, в деревне, вон Катька видела, на чердаке шестнадцать миллиардов рублей. Тысяча девятьсот девятнадцатого года, кажется… И еще матрац керенками набитый есть. Там же, на чердаке.
— Вот, посмотрите… — Алексей приоткрыл рюкзачок, набитый пачками долларов.
— Чего?! — не понял Михалыч и затормозил, останавливаясь. — Ну-ка, дай посмотрю… Ух ты! — рассмотрев пристально три-четыре купюры при свете лампочки в салоне автомобиля, полковник качнул головой: — Где ж ты взял-то? Такая подделка. Во, качество! Не отличишь! Лично я бы — попался… Учти только: задумаешь сбыть — тут же статья, хоть и не ты делал.
— Это настоящие.
С минуту Михалыч молчал.
— Из будущего?
— Да.
— Даже не знаю, что сказать, — как-то очень обыденно пожал плечами Михалыч. — Кать, что говорят в таких случаях? Ты у нас все знаешь…
— Я клад там сдал, — прояснил Алексей.
— Сумасшедший, — сказала Катя. — Ты ж там один был. Могли же кинуть и пришить…
— Нет, не могли. Я же ничего не продавал. Записался в клуб коллекционеров. Филателисты, нумизматы, боннисты. И совершил законный обмен. По каталогу. У меня монеты конца девятого века,
