«высочества» да «величества» — ведь без них перечень неполон?
3. Старина Тим
Вернувшись к себе, Вадим еще не успел запустить аппаратуру, как услышал в коридоре знакомые крадущиеся шаги, направляющиеся к его двери. В последнее время эти полуночные визиты сделались такой же традицией, как и его собственные посещения Алискиных хором. Как всегда, гость удостоил дверь вкрадчивым стуком, хотя лучше других знал, насколько тонок у Вадима слух. А тот, как обычно, не отказал себе в удовольствии подыграть конспиратору, с десяток секунд подержав его перед входом в сладком неведении, вынуждая опасливо озираться на каждый шорох: столь поздние хождения по уже темным коридорам, мягко говоря, не поощрялись. Затем неслышно открыл дверь и буднично, словно Верещагин из «Белого солнца», пригласил:
— Заходи.
Погрозив ему кулаком, гость прошмыгнул в сумеречную комнату, опустился в любимое кресло и тут же поджал под себя ноги в теплых носках, словно турок. Подождав, пока Вадим запрет дверь, осведомился:
— «Ну, что у нас плохого?»
— «А у нас в квартире газ», — ответил хозяин. — Был.
— Почему-то обоим нравилось цитировать старые фильмы и книги, в том числе детские, — может, оттого, что знали друг друга аж с тех времен, задолго до Отделения. А многие ли еще помнят тогдашние подробности?
Звали гостя Тимофей Филимонович Славин, проще говоря — Тим, с Вадимом он приятельствовал с первого курса одного престижного московского ВТУЗа, а после распределения угодил с ним в один город, причем добровольно, областной центр как-никак, не какое-то захолустье. (Зацепиться за Москву тогда мало кому удавалось.) Потом их пути надолго разошлись, и за длинную жизнь у обоих накопилось всякое. Но связей друг с другом они не теряли, а в последние месяцы их странная дружба обрела второе дыхание — как будто после многих крушений Тиму потребовалась надежная гавань, где он смог бы заделать пробоины, не опасаясь получить новые.
— Гля, чем разжился! — похвалился гость, выкладывая на стол банку с консервированными в собственном соку ананасовыми кольцами (любимой закусью морячков, с которыми одно время соседствовал Вадим, — даже в советское время это было дефицитом). — А? Уметь надо!
— И это все, что ты умеешь?
Больше всего Тим смахивал на обезьяну — жилистый, ловкий, напористый и любопытный, с подвижным морщинистым лицом и покатым лбом, облагороженным глубокими залысинами, с тощими волосатыми конечностями и круглым пузиком. Однако женщинам нравился до изумления. И сам любил их не меньше — как многое в этой грешной жизни. Сколько Вадим помнил, Тим всегда был игроком и авантюристом, постоянно вязнул в сложных интригах с женщинами или начальством, был подвержен порокам и поддавался самым разным искушениям, однако каяться неизменно приходил к Вадиму, будто избрал его своим исповедником. (Нашел, называется, святошу!) Правда, делился Тим не только сокровенным — а знал он немало, всего и обо всем, легко общаясь со многими, аккумулируя сведения точно губка.
— Кто умеет, так это Марк, — добавил Вадим, небрежно вскрывая заветную баночку. — После его разносолов меня трудно удивить.
— Не зарекайся, — сказал Тим. — Ты когда-нибудь ел молочный суп с селедкой?
— Иди ты, — не поверил Вадим. — Надеюсь, не с соленой?
— А лягушачьи ножки пробовал? Помнится, будучи проездом в Париже…
Единственный раз в жизни Тим действительно мотался за рубеж, посредством многозвенных ходов устроив себе командировку. Может, в самом деле добирался до Франции, хотя вряд ли. Вот ГДР — куда ни шло, тогда это было реально.
— Зато я знал человека, который лопал лягушек живым, — похвалился Вадим, — будучи на уборке сена. Есть еще люди в русских селеньях!
— Сам видел? — загорелся Тим. — Что, прямо при тебе?
— Я смотрел на того, кто это видел, — усмехнулся Вадим. — Ты же знаешь, какой я впечатлительный! Самое забавное, что как раз ножки этот чудак есть не стал — побрезговал, верно. Зато уж остальное, по пьяной-то лавочке… Ладно, приятного тебе аппетита, — добавил он, доставая из стола миску с самодельным печеньем, только вчера изготовленным в самодельной же духовке. — Если захочешь подробностей, вроде сочащейся изо рта зеленой жижи и тщательного пережевывания внутренностей…
Тим залился радостным смехом. Когда-то, в стародавние времена, он погорел на служебном рвении, угодив с микроинфарктом в больницу прямо из КБ, — и с тех пор ничего не подпускал близко к сердцу. Может, за легкий нрав и любили его женщины — по крайней мере, за нрав тоже. Или же за то, что Тим не жалел для них комплиментов, — господи, да кому нужна она, эта правда!.. А может, за особенный запах: говорят, дамочки на такое клюют. Хотя явственно ощущал его, пожалуй, только Вадим — своим обостренным, надчеловеческим обонянием.
Смотавшись за предусмотрительно разогретым чайником, Вадим разлил кипяток по тяжелым полулитровым чашкам и щедро заправил отличным чаем, поставляемым благодарной Алисой, — кстати, одна из причин, почему заядлый чаевник Тим так возлюбил здешние посиделки. К тому же на правах гостя ему не приходилось ничего делать — впрочем, тут и не было особенных хлопот, все под рукой. Вообще в тесноте комнатушки имелись свои преимущества. Расположившись по центру, Вадим мог дотянуться почти до любой точки, даже не вставая. И для освещения вполне хватало настольной лампы — тем более в такой поздний час не стоило привлекать лишнего внимания. (А вдруг вахтерша по-прежнему заглядывает под двери?)
— И как прошла сегодняшняя встреча? — спросил Тим, беря чашку в обе ладони, словно японец, и с наслаждением вдыхая густой аромат. — Успели-то хоть? Видел я, как Марчик подкатил! Кстати, могу на стреме постоять.
— Может, и со свечкой? — откликнулся Вадим. — Пошляк!.. Нет там ничего, понял? И не было.
— Ну да, будто я Алиски не знаю!
— Значит, не знаешь. Или меня.
— Ну и дурак, — заклеймил Тим. — Такая женщина!
Он даже глазки закатил от вожделения, кудахча по-восточному: «Вах, вах, вах». Его всегда тянуло на пышности.
— Сейчас мне интересней ее муженек, — сообщил Вадим. — Очень показательная трансформация — прямо образцовая.
— Транссексуал, что ли? — сострил Тим. — Маленький, это на любителя. Хотя подобной пакости я не ожидал даже от Марка.
Вадим не поддержал шутки, да и не одобрил.
— Понимаешь, — сказал он, — слишком быстро меняются люди, даже внешне, — будто происходит разделение на породы. Первые годы было не так заметно.
— Вот возьмем, к примеру, тебя…
— Я не меняюсь, я совершенствуюсь, — возразил Вадим. — Неудачный пример — попробуй снова.
— Хорошо, а я?
— А ты словно тот моряк: привязался в шторм к мачте, чтобы волной не смыло.
— Надо думать, мачта — это ты?
— Догадливый. Кстати, относится не к одному тебе. Тут целый экипаж!
— Не слишком ты скромен, а?
— Братец, чрезмерная скромность, как и прыщики, проходит с возрастом. Уж о ближнем моем
