Он ощутил спиной атаку и в последний миг сдвинулся в сторону, пропуская мимо отточенный мясницкий нож, на который его попыталась нанизать хозяйка, вступившись за откормленное человечиной дитя. Ах, эта «святая материнская любовь»!.. На следующем шаге, не сумев затормозить, дамочка вонзила тесак между лопаток сына и завизжала в смертельном ужасе, заглушая его хрип. А всадила она клинок с неженской силой, так что тот наверняка достал сердце. Уж не сама ли мать забивала жертвы? Или только стояла на подхвате? Ах, семейка!..
Поспешно отпрянув еще дальше, Вадим подхватил девочку вместе со стулом и переставил в дальний угол, отчего-то уверенный, что вне корыта здешние аккуратисты не станут на нее покушаться. Следующим порывом было сбежать, не дожидаясь тягостного финала, однако Вадим задавил слабость. А ну как дамочка и без сынка продолжит охоту? Еще неизвестно, кто здесь «направляющая сила»!..
Заколотый боровчик уже обвалился на пол, судорожно дергая ногами. Из разевающегося губастого рта обильно струилась кровь, выпученные глазки едва удерживались в орбитах. Женщина стояла над ним точно памятник, сцепив побелевшие ладони.
— Сыночка, — растерянно сказала она. — Говорила ведь: не серди маму. Что же теперь… И ковер весь испачкал, надо ж как!
Про Вадима она, похоже, забыла — как и про девочку-ужин. Надолго ли?
— Как зовут? — спросил он и добавил с усилием: — Вас.
— Ангелина Серафимовна, — ответила она машинально. — А его — Митрофан. Мальчик мой…
«Ух ты! — подивился Вадим. — Даже отчество совпадает. — Может, они и вправду с вахтершей — сестры? Тесен мир».
— Что же нам делать теперь, Серафимовна? — произнес он. — Не получается просто разойтись — ну никак!
— Зачем же расходиться? — возразила женщина, наконец подняв на Вадима заплаканные глаза, и с готовностью принялась расстегивать натянутую блузку («полна пазуха грудей»), складывая переспелые, но еще тугие губы в обольстительную улыбку. — Разве нам нечего обсудить?
Наверное, она искренне скорбела по сыну, но что делать, сперва следовало подумать о выживании — первый рефлекс любой хищницы. Главное уцелеть, а детеныши — дело наживное. Так почему не нажить их прямо сейчас, от эдакого самца? А заодно словить кайф, какой подвернется, — сколько той жизни? И посчитаться с убийцей, если повезет. Или же обзавестись защитником и добытчиком, если повезет еще больше. А сыночку еще успеем оплакать — потом, на досуге… Действительно, редкостная шалава!
— Не сейчас, — ответил Вадим. — Времени нет, и поразмыслить обоим не вредно. Подождете меня до завтра, ладно?
— Это не я, не я! — приговаривала женщина, хватаясь за его рукава, пока Вадим заталкивал ее в темный чуланчик. — Это Митренька меня заставлял — принудил!..
— Ну да, «токмо волею пославшей мя супруги»! — хмыкнул Вадим, осторожно закрывая дверь, чтобы не защемить пухлые пальцы.
— Он ведь обжорка был, прости господи, не прокормить никак, — частила хозяйка. — И мясо — ну так любил! Что было делать, а? Кругом — никакого порядка… И эта девчонка — она ж из приемника сбежала, правда! Государство кормит ее, одевает, воспитывает, а этой соплячке все мало, мало… Да она все равно бы плохо кончила, паршивка, Крепость бы предала! Разве можно допустить? Мы ж как санитары, улучшатели породы… мы с блюстителями в едином строю!.. А еще эти охальники, лапальщики, блудники, которым только и нужно было… Думаете, их тоже — ни за что? Ведь получали свое сполна, и только затем Митренька их…
Дальнейшие слова растворились во всхлипах, разжалобивших бы и куда менее сентиментальных. Вздыхая, Вадим подпер дверь торцом тяжелого шкафа, под завязку набитого разнообразным тряпьем, и только затем принялся за девочку, покорную, точно кукла. Ее омертвелость уже начала Вадима тревожить: как бы такой шок и вправду не оказался гибельным. По крайней мере, крыша у малышки может уехать далеко — и не проклюнется ли тогда еще один «Митренька»? И чем займется она: примется убивать обессиленных любовников, точно паучиха? Что ж, дело житейское: за скотство одних почти всегда отдуваются другие, — а первые знай свинячат себе дальше!.. Впрочем, Митренька свое уже отхрюкал.
— Все-таки скажите: зачем? — не утерпел Вадим перед уходом. — Вам что, белков не хватало? Или это особый вид гурманства? Чего вы добивались, а?
— Силы, — неожиданно донеслось из-за двери. — Хоть немножко! Вокруг творится такой страх, особенно ночью, а мы слабы и ничтожны перед десницей божией — кто нас защитит? А ну как и сюда заявится Мститель!..
Видимо, имелись в виду мясорубы, успевшие впечатлить уже многих.
— Как раз тут ему нашлось бы чем заняться, — проворчал Вадим, — если он и вправду приходит для мести.
«Но вот за чьи грехи расплачиваются такие малышки? — добавил он мысленно. — Уж не за наши ли, а?»
Девочка оставалась едва вменяемой, пока Вадим нес ее, укутав потеплей, в поселок «росичей». И даже не пикнула, когда он передавал ее на попечение броновских девиц. Уже бегом, наверстывая время, Вадим устремился по освоенному маршруту обратно. И скоро, вынырнув из-за кустов, вступил в Крепость, не замеченный ни единой душой.
Комендантский час еще не начался, однако по улицам курсировали патрули из добровольческих бригад, задерживая припозднившихся малолеток, а прочих беря на заметку. Из многих нынешних починов, поощряемых или, во всяком случае, игнорируемых властями, этот был не худший (упаси боже столкнуться, к примеру, со старожилами-«ищейками»), однако и от таких встреч настроение не улучшалось. Благодаря обостренному чутью Вадим замечал патрули за несколько кварталов — куда раньше, чем они его, — и обходил, избегая унизительных объяснений. Только перед самым домом его чутье дало осечку — а почему, Вадим сообразил, когда разглядел вожатую этого патруля.
— Бог мой, Дина! — воскликнул он. — Сколько лет? Вот мы и встретились наконец!
А мысленно добавил: господи, где это — стройная шея, хрупкий стан, изящные коленки, тонкие пяточки; куда все подевалось? Теперь ее фигура, от шеи до пяток, раздалась вдвое, а прежние изысканные формы, до сих пор являвшиеся ему в снах, скрылись под наслоениями жира, обезобразившими бедра, складками, покрывшими бока и живот, огрубившими кожу, некогда такую нежную, атласную. А лицо сделалось тяжелым и щекастым, дрябло провиснув книзу — как и погрузневшие груди, в юности задорно торчавшие вперед. Даже запах у Дины изменился и загустел, как будто вместе с фигурой она утратила чистоплотность. Что делает с нами время, а? Впрочем, не со всеми.
— Надо же — Смирнов, собственной персоной! — сухо признала его Дина. — И даже помолодел. Место работы прежнее?
— Место проживания тоже, — подтвердил Вадим. — А у тебя как?
Не поддержав дружеского тона, она продолжила:
— И общий распорядок ему по-прежнему не указ!.. Еще не нарезвился? А ведь пора угомониться, не мальчик уже.
— Эй, ты куда меня определила — в гуляки? — удивился Вадим. — Разве я давал повод?
— Ты всегда думал об этом — что я, не помню? Все вы одинаковы: лишь бы хапануть больше! А отдавать кому — нам, что ли?
Кажется, Дина тоже озлобилась на весь мир, действительно обошедшийся с ней неласково, а заодно — на Вадима, хотя тот старался ее не обижать. Но чаще ведь обижаются на то, чего недодали, хотя могли. И на тех, кто не оправдал надежд, которые даже не потрудился внушить сам.
— Диночка, — косясь на строгих теток из ее команды, осторожно спросил Вадим, — что, я и вправду остался должен? Так ты скажи!
— Конечно, должен — губернии, Крепости, народу! Кто тебя кормит, содержит, кто тебя выучил, наконец?
«Господи, — даже умилился Вадим, — до чего знакомая песня! Сейчас и меня, наверно, примутся кушать».
