— А что тебе делать? За других не переживай, им все одно чашу эту пить: тут, кого ни выбирай, из огня да в полымя угодишь — время такое. Тем паче теперь вообще назначать губернаторов будут. Это и лучше: с народа спросу не будет. Пришел гад, вор и негодяй, так народ заведомо о себе знает: он ни при чем. А когда совесть чище — легче спать. А тебе-то и вовсе повезло: сидишь здесь в тиши да благодати, не о чем заботиться, нечего стеречь, за квартиру платить не нужно. Никаких проблем! Радуйся, старче, и благодари Бога!
— Ну, ты уж, действительно… чересчур… — Борис Глебович терялся, не зная, что и сказать.
Хотел бы он узнать, что по поводу всего этого думает Наум. Отчего-то ему казалось, что Убоге известно куда более, чем даже Анисиму Ивановичу, не говоря уж обо всех прочих. Но делать этого и не пытался: знал, что тот лишь улыбнется и ласково приголубит взглядом своих серо-голубых глаз. Однако надежды такой не оставлял: а вдруг?..
* * *
Борщ от Агафьи Петровны вышел отменный, но и его необыкновенный аромат, увы, не рассеял всеобщего безпокойства. Странный визит молодых людей характерной наружности целый день не давал сенатовцам покоя. Тем более что все могли видеть, как бродят те по территории, поплевывают на ухоженные дорожки, энергично жестикулируют и, не стесняясь в выражениях, громко переговариваются. К Сенату они не подходили: наверное, его непрезентабельный вид не вызывал у них интереса. А вот дом с колоннами осматривали с большим вниманием, тыкали пальцами в лепнину над окнами и гоготали.
— У них претензии на наш профилакторий, — шепотом сообщил сенатовцам Мокий Аксенович, когда все собрались в спальне, готовясь ко сну.
— У кого это — у них? — спросил Анисим Иванович.
— У кого, у кого! — Мокий Аксенович дурашливо раскинул на обеих руках веером пальцы. — У братвы, вестимо. Серьезные люди!
— Ты что ж, гнида, и к ним мосты наводишь? — вскипел Савелий Софроньевич. — Им теперь продашь свою душу никчемную?
— Сам ты гнида, — огрызнулся Мокий Аксенович, — заткнись! Нужны они мне! Да и Порфирьева им так просто не согнуть.
— Там такое было, такое! — испуганно затараторила бабка Агафья. — Они, ироды, на Порфирьева так орали, стращали его! Ужасть!
— Ты же давеча самого Порфирьева иродом обзывала! — усмехнулся Анисим Иванович. — Агафья Петровна, что-то ты зарапортовалась. Он, что ж, теперь не ирод?
— А, ладноть! — махнула зажатым в руке платком бабка Агафья. — Энти пострашнее будут!
— Да что вы хлопочете? — безпечно ухмыльнулся Анисим Иванович. — Какие там бандиты? За фондом стоит администрация, Коприев. Уж он-то, поверьте, своего никому не отдаст.
— Не скажи, Иваныч, — вытаращила глаза бабка Агафья, — у энтих револьверы вон такие, — она широко развела руки, — я сама видала, когда кофей им подносила.
— А что же Порфирьев? — спросил Борис Глебович. Его действительно это волновало, так как и он сам, да и все прочие с некоторых пор непоколебимо уверовали в незыблемость власти администратора.
— Порфирьев молодцом, слабины не дал! — восторженно затараторил Мокий Аксенович. — Он этим тлям пенсильванским выдал по первое число: мол, дуйте отсюда!
— Я же говорил! — Анисим Иванович торжествующе обвел взглядом присутствующих. — Ничего им здесь не обломится!
— Да и мы, если что, подсобим! — Савелий Софроньевич демонстративно выставил на обозрение свои пудовые кулаки.
— А они в тебя из револьвера: пух! — ухнула, как сова, бабка Агафья.
— А он в них из поганого ружья: бух! — давясь смехом, промычал Анисим Иванович. — Против его калибра и вся их разбойничья братия не устоит, — изображая рукой пистолет, он тыкал указательным пальцем во все стороны: — Бух! Бух! Бух!
Страхи разом улетучились, сенатовцы оживились и бурно выражали свои восторги: Савелий Софроньевич махал кулаками, живописуя, как он расправится с наглыми молодчиками; Анисим Иванович все стрелял из своего воображаемого пистолета; Мокий Аксенович, которого от смеха одолела икота, давился и кашлял, и даже бабка Агафья подпрыгивала на стуле и квохтала, как только что снесшая яйцо курица.
