глазки, взбивал для бодрости седые усики и рассеянно похлопывал себя по кобуре. Проклов, нервно подскакивая на ступеньках, угрожал юридическими последствиями, а Порфирьев из-за двери отбояривался матюгами. Маявшийся бездельем Авгиев взялся приводить в чувство участкового: пристально заглядывал ему в глаза, делал пассы руками и что-то шептал в поросшее седой шерстью милицейское ухо. Блюститель правопорядка, по всей видимости, проникся этими шептаниями, по собственной команде вытянулся во фрунт и достал табельное оружие…
Далее бабка Агафья рассказывать не могла, сотрясалась всем телом и безпрерывно икала. Ее хлопали по спине и отпаивали водой. После третьего стакана голос к ней вернулся, и она поведала вещи и вовсе невероятные.
По ее словам, участковый взялся палить в небо, но пистолет дважды дал осечку, а на третий раз выплеснул из ствола струю зеленой ядовитой на вид жидкости, после чего принятые к ношению в рядах МВД китель и фуражка пришли в полную что ни на есть негодность к дальнейшему использованию. Блюститель почему-то обвинил в этом Проклова, кричал что-то о протоколах и подкупе должностного лица, сорвал с себя головной убор и растоптал штатным милицейским ботинком две купюры по сто рублей. Гендиректор и Авгиев немедля заскочили в свою машинишку и дали газа. Участковый швырнул им вслед табельное оружие, но не попал…
Бабка Агафья в подтверждение истинности рассказа демонстрировала зеленоватого оттенка пятна на своем кухонном фартуке, но ей все равно не верили. И только Борис Глебович с грустью подумал, что бывают истории и более невероятные. Он сосредоточенно смотрел на уплывающий к горизонту парусник. Внутри него набряк и мучительно зудел пузырь с невероятными вчерашними событиями, позабытыми им, но существующими в памяти как факт — без содержания и смысла, однако важный, требующий разъяснения, то есть полного раскрытия и приведения на ум. Он безтолково тыкался в этот пузырь мыслью, но проникнуть в него не умел и оттого терзался разного рода сомнениями…
Между тем все куда-то бегали, что-то выясняли и уточняли. По крайней мере, одно узнали точно: обеда нынче не ожидается — поварская бригада из-за отсутствия денежного расчета разошлась по домам, а кухню заперли на замок. Наум, между прочим, шепнул Борису Глебовичу, что вот-вот придет Павсикакий. Это тоже стало известно всем, но какой-либо значительной реакции не вызвало. С чувствами и так вышел перебор.
Анисим Иванович первым осознал необходимость разрядить обстановку. Он облачился в невесть где раздобытые вышитый золотыми жар-птицами шлафрок и нежно-розовый ночной колпак, закусил в зубах позаимствованный у Савелия Софроньевича вишневого дерева чубук и с вальяжным барским видом разгуливал по Сенату. Мокию Аксеновичу он указал на небрежность в исправлении им обязанностей дневального, а профессору поручил читать вслух третью главу из Энциклопедии юного агронома. В проходе он остановил бабку Агафью, осторожно развернул ее за плечи глаза к глазам и по-отечески добро скомандовал:
— С этой минуты вы назначаетесь старшиной дозора. Следите за вражескими рекогносцировками и ежечасно докладывайте. Можно в устной форме.
Агафья Петровна на удивление быстро сообразила, как следует поступить.
— Есть! — вскинулась она и едва не взяла под козырек. — Пойду, что ли?
— Следуйте к месту прохождения службы, — Анисим Иванович важно кивнул чубаком. — Родина вас не забудет!
На этом движение событий немного поутихло, и Борис Глебович сосредоточился лишь на себе и своих утраченных воспоминаниях. Но, увы, безуспешно…
А через час прибежала бабка Агафья, опять взбудораженная и не на шутку испуганная.
— Тамоть опять энти приехали, — закричала она с порога. — Карловна с ними и еще один — крематорный дирехтур, что ли?
Анисим Иванович все еще в шлафроке, но уже без колпака пошел ей навстречу.
— Директор крематория? — двинул он вверх бровями. — Вы не путаете, Агафья Петровна?
— Точно так и сказали: крематорный дирехтур, — заквохтала бабка Агафья, — он, паршивец, на бульдога жирного похожий, стоит на месте, как истукан, и нюхаеть…
— А метки ставит? — усмехнулся из своего угла Мокий Аксенович.
— Ась? — не поняла бабка Агафья.
— Мокий Аксенович шутит, — пояснил Анисим Иванович и построжал лицом. — Неужели все так серьезно? — задумчиво протянул он. — Но только уж не крематорная директория — слишком похоже на абсурд, — он с шумом выдохнул воздух и обвел взглядом сенатовцев: — Что делать будем, господа пенсионеры?
— Чего делать? В крематорий! — за всех ответил Мокий Аксенович. — Потом всех в колумбарий в одну урну. У меня, кстати, пломбы импортные — не сгорят.
