— Я, то бишь Костикова, согласна сотрудничать с новой администрацией, — охотно уточнила Васса Парамоновна и протиснулась за спины грозных визитеров; оттуда, невидимая уже для своих прежних коллег, она с ехидцей в голосе выкрикнула: — Двоечники! Бузотеры!
— У-у-у, пригрели змею, — прошипел Савелий Софроньевич; он встряхнул Мокия Аксеновича и, убедившись, что к тому вернулась способность стоять самостоятельно, двинулся вперед: — А у нас есть свой начальник. Порфирьев его зовут. Он вам все объяснит, а мы, если что, поможем.
— Да где ваш Порфирьев? — рыкнул Жбанов. — Фуфлыжник он, ноги давно сделал.
— Я здесь!
Ну вот, сейчас все и начнется! Борис Глебович почувствовал некоторое облегчение, потому как ожидание всегда мучительнее развязки, а она, развязка, вот-вот должна была наступить… Он посмотрел, как ледоколом сквозь жбановскую гвардию выдвигается к месту событий Порфирьев, на его опухшее лицо, синеву под глазами и пожалел: да уж, пил, видно, без всякой меры. Силы-то остались? Впрочем, смотрелся Порфирьев внушительно. Его природная стать и основательность выглядели куда как убедительнее раздутых химией плеч и конечностей деревянных жбановских солдат.
— Спасибо, Савелий, за поддержку, — кивнул Порфирьев Савелию Софроньевичу и твердо посмотрел в глаза Жбанову, — с этим отребьем я сам как-нибудь… Короче, хорош бодягу разводить! Никто тут с вами, бандюганами, разговаривать не будет. Бумаги ваши липовые, гроша не стоят. Так что пошли прочь! — скомандовал он в полный голос. — Кругом марш!
— Ты что, мужик? Башню снесло? — опешил Жбанов и проревел: — Сема! Гасите его!
Жбановская пехота пришла в движение…
— Понял, не дурак, — отозвался названный Семой бугай, скривил обезображенную шрамом щеку и рявкнул:
— Ты чё, пассажир, творишь? Страх потерял? Фомич! Угрюмый! Мочим его!
И тут же все завертелось и закрутилось… Похожий на раскоряченный табурет, выбритый налысо Фомич, растопырив перед собой пальцы обеих рук, кинулся на Порфирьева. Угрюмый неуклюжей чугунной тумбой двинулся вбок, чтобы зайти Порфирьеву во фланг. Но навстречу ему с криком: «Василий, я иду!» — тут же метнулся Савелий Софроньевич. Они сшиблись, не удержав равновесия, упали и покатились в угол, уронив по дороге зазевавшуюся Киваеву и бывшего педагога Костикову. Порфирьев, отбив левым предплечьем растопыренную пятерню Фомича, жестко ударил его в лицо локтем той же руки, а правым кулаком снизу залепил ему мощный апперкот в подбородок. Фомичев еще только собирался упасть, а Порфирьев уже уклонялся от достаточно профессиональных Семиных ударов… Пару раз ему прилично досталось, он пошатнулся, но тут же выправился и сделал удачную подсечку, отчего Семины ноги, чиркнув по полу, взметнулись в воздух. Уже летящего на пол противника Порфирьев успел припечатать правой в челюсть, но тут и сам потерял равновесие: мычащий что-то нечленораздельное Фомич ухватил его за ноги и дернул на себя…
Борис Глебович наблюдал всю панораму событий, но каким-то заторможенным зрением… Видел, как медленно падал Порфирьев; как, пуская кровавые пузыри, тянулся к его горлу Фомич; как методично, вздымая раз за разом руки, Угрюмый превращал в отбивную Савелия Софроньевича… А на ближайшем к нему плане сходились друг с другом Анисим Иванович и Жбанов. «Я тебя сделаю, шпана!» — угрожающе хрипел Анисим Иванович. Но Жбанов не пугался: он хищно щерился фиксами и помахивал зажатой в руке короткой дубинкой… У ног его неподвижно распластался Капитон Модестович. Это он несколько мгновений назад первым кинулся на Жбанова. Никто даже не успел удивиться этому его безумству, как он был повержен на пол чудовищной силы ударом. «Убили, убили профессора!» — подумал Борис Глебович и, внутренне противясь тому, что делает, наклонил голову и толкнул свое тело навстречу ненавистному Жбанову, уже готовому обрушить дубинку на маковку неумело уклоняющегося Анисима Ивановича… Ему показалось, что движется он медленно; что ставший вдруг упругим, как резина, воздух мешает ему делать это быстрее. Но уже через секунду он протаранил лбом твердый жбановский бок и почувствовал, как что-то там хрустнуло и поддалось усилию его толчка. Жбанов ойкнул, дубинка его рассекла пустоту, сам он запнулся ногами о лежащего внизу профессора и повалился на пол, увлекая за собой Анисима Ивановича, которого в падении уже успел ухватить за отворот пиджака. Борис Глебович тут же прыгнул в этот рычащий и хрипящий клубок, краем глаза заметив, что ему последовал и Мокий Аксенович, и кто-то еще из сенатовцев. Он пытался ухватить Жбанова хоть за какую-то часть тела… нет, вцепиться в нее, выдрать! — но щипания его никакого урона противнику не наносили. Тот ворочался медведем, подминая их всех под себя, встал наконец на четвереньки и через миг уже выпрямился в рост, стряхнув с себя всю сенатовскую братию…
Лежа Борис Глебович видел, как тяжело переводит дыхание, держась за бок, Жбанов; как на четвереньках подползает в их сторону залитый кровью Савелий Софроньевич; как, сидя на животе Угрюмого, трясет того за грудки Порфирьев и что-то по-отечески строго ему внушает, два же прочих лысых удальца кучками рваного тряпья едва шевелятся у входа в Сенат…
— Затопчу! — вдруг озверело заорал Жбанов и занес упакованную в тяжелый солдатский ботинок ногу над Анисимом Ивановичем. Где-то совсем близко раненой волчицей взвыла Аделаида Тихомировна и метнулась под руку к Жбанову. Тот легким движением смел ее в сторону, но рядом уже был Порфирьев. Борис Глебович едва сумел заметить это его молниеносное
