— Детей-то как оставила? — Аделаида Тихомировна погладила ее по плечу и попыталась подобрать ее непослушные льняные прядки.
— Да они привыкшие, самостоятельные, — Зоя Пантелеевна вздохнула и виновато улыбнулась: — Запоздала я…
— Ничего, все хорошо. Анисим Иванович… — Аделаида Тихомировна прижала руку к сердцу. — Я бы не пережила, если б с ним что-то… Он необыкновенный! — она с силой зажмурила глаза. — Зоечка, дорогая, он как принц из сказки! Я так счастлива!
— Я вас понимаю, — прошептала Зоя Пантелеевна…
Борис Глебович вдруг испугался, что не совладает с собой, со своими чувствами и сейчас же наделает глупостей. Он заставил себя сделать несколько шагов в сторону, наткнулся на Петруню (его появления он тоже не заметил), зачем-то обнял его, прижал к себе…
— Это… это самое, — растерянно промямлил Петруня, — я за Митрохой бегал: он какой-никакой — мент…
— Спасибо, — едва не задохнулся Борис Глебович и отошел.
А Петруня тут же вернулся к разговору с Савелием Софроньевичем. Тот кивал перебинтованной головой и пытался растянуть в улыбку стянутые запекшейся кровью в узел губы.
— Держись, братуха! — Петруня озорно ему подмигнул. — Меня раз так отдубасили, что в районке едва голову из задницы достали. Ничего — выжил. А Митроха-то, участковый наш, волыну свою по пьяни в лавку винную заложил, ходит теперь с пукалкой водяной в кобуре. Обещался завтра обыск в лавке провести и Клавку-продавщицу за хранение оружия привлечь. Вот ведь гад! Ну ничего, прибежал вам на помощь. Только чем стрелять бы стал, если что?
Борис Глебович огляделся и заметил участкового Митрофана Сергеевича, совсем уже по виду старика, с седыми усами и колючей, цвета перца с солью, щеткой волос. Он добродушно улыбался и, слушая Анисима Ивановича, что-то записывал в растрепанный блокнотик.
— Ба! — встрепенулся вдруг Анисим Иванович. — Тушенка стынет! Так, господа, бегом марш в столовую!
— Что, тушенку дают? — удивленно воскликнул недавно лишь оклемавшийся Капитон Модестович.
— Не спите на работе, профессор! — Анисим Иванович мягко хлопнул его по спине. — В вашем возрасте лишняя минута сна чревата простатитом и чесоткой и, в конце концов, — голодной смертью. Вперед, нас ждут великие дела! — он двинулся к выходу, увлекая Капитона Модестовича за собой.
Сенатовцы один за другим последовали за ними. Борис Глебович пристроился в конец процессии, но его остановил Наум.
— Погоди.
— Да? — Борис Глебович попытался заглянуть ему в глаза, но тот, как всегда, чуть отвел взгляд в сторону.
— Ты не ходи сегодня в столовую, не нужно сегодня есть мясо. Вот что тебе надо, — Наум извлек из кармана завернутый в тряпицу ломоть ржаного хлеба: — он еще не черствый и чистый, я его сразу обернул.
Борис Глебович хотел отшутиться и уйти, но его вдруг прошиб озноб: он испугался — по-настоящему, сильнее, чем давеча в драке со Жбановым. Неизвестности… Предчувствия чего-то грядущего, волнующего и непонятного…
— Кто… кто это велел тебе передать? — застрявший в горле ком мешал говорить, и он собрал все силы, чтобы продолжить: — Ангел? Он? Не молчи…
— Завтра придет отец Павсикакий и все тебе объяснит.
— Отец? Чей?
— Ничей. Просто отец. Он священник из здешней церкви. Потерпи до завтра, — Наум улыбнулся: — Пожалуйста!
— Хорошо, — Борис Глебович опустил голову на грудь, но тут же встрепенулся: — Но я не понимаю…
— Потерпи! — мягко остановил его Наум. — Завтра все узнаешь. А перед сном прочти вот это, — он протянул Борису Глебовичу свернутый в четверть лист бумаги: — это из «Троицких листков» — отец Павсикакий просил тебе передать.
— Хорошо, — опять кивнул Борис Глебович и взял листок, — подожду.
Наум, не сказав более ни слова,
