Григорьевич помрачнел и помассировал разбитый в кровь кулак. — Тут такое дело… Вас действительно продали с потрохами. Проклов за каждого из вас по пятьсот долларов получил. Я расписку видел. Хотел сегодня утром документы из сейфа нашего изъять, чтобы следов никаких не оставалось. Ну, тут уж ему не обломилось.
— Вот ведь ирод пенсильванский! — выругался Мокий Аксенович. — Вот уж кого под топор нужно было, вот уж…
— А что же господин Коприев? — нетерпеливо перебил его Анисим Иванович. — У него ведь немалый интерес здесь имелся?
— Он за свой интерес от бандюков сполна получил, — Василий Григорьевич плюнул на костяшки пальцев, пытаясь оттереть с них следы крови, — там уж десятками тысяч пахнет, если не сотнями.
— Да уж, — вздохнул Анисим Иванович, — похоже, отбиться действительно будет непросто, если вообще возможно. Право слово — крематорная директория, хоть в гроб ложись.
— Посмотрим, — опять пожал плечами Василий Григорьевич, — какой-то выход должен быть.
— Наум… — Борис Глебович назвал его имя непроизвольно, просто потому что думал о нем в этот момент — опять увязывались с ним какие-то чаяния и надежды: вот, дескать, Наум сейчас же решение нужное и найдет…
— Наум? — подхватил Мокий Аксенович. — Где он, кстати? Мы, старики, жизни свои чуть не отдали за правое дело, а он, молодец, что? В какую щель залез?
— Помолчал бы, язва! — прогундел, едва шевеля разбитыми губами, Савелий Софроньевич. — Ты-то уж много навоевал! Ни одной царапины, гнида. Сам-то где отлеживался?
— Да я… — взвился Мокий Аксенович. — Я, если б ты знал, полчаса этого Жбана по полу катал! Если бы не я…
— Хватит собачиться, гвардейцы! — отрезал Анисим Иванович. — Всем дадим по медали! А Наум ваш — вон он.
Наум стоял в проходе между мужской и женской половинами. В широко раскрытых глазах его застыли слезы; следы от них обнаруживали себя и на щеках, и в кудельках бороды.
— Испугался, бедняжка, — всхлипнула бабка Агафья и, подойдя, погладила его по груди.
— Да не испугался он! — с жаром воскликнула Аделаида Тихомировна. — Когда все это безумие происходило, он молился — на коленях стоял и молился за всех нас, между прочим. И плакал…
— А ты говоришь: в щель залез. Молился человек! — Савелий Софроньевич погрозил Мокию Аксеновичу украшенным ссадинами кулаком. — Погоди, доберусь до тебя!
— Как бы сам не пожалел! — взвился Мокий Аксенович. — Мало тебе досталось?
— Эй, дедки, чего раздухарились? — Василий Григорьевич поднялся во весь свой богатырский рост, распрямил плечи и поморщился.
— Больно? — участливо поинтересовалась бабка Агафья.
— Есть малость, — он мучительно скривил губы, но тут же взял себя в руки: — Ерунда, меня из пушки не убьешь! Вы вот что: через полчаса в колонну по двое — и маршем на кухню. Я эн-зэ вскрою: тушенку там, солянку, ну и прочее.
— Вот разговор мужчины! — потряс в воздухе руками Анисим Иванович. — Просто праздник какой-то! Тушенка!
Порфирьев ушел, а сенатовцы взялись устранять учиненный в пылу сражения погром: собирали порушенные кровати, расставляли опрокинутые тумбочки, стулья и столы. Всех отчего-то одолело веселье: бабка Агафья кудахтала и все расхваливала Василия Григорьевича, а Мокий Аксенович хвастался своими ратными подвигами. Женщины обрабатывали раны пострадавших мужиков, проявляя особое участие к Савелию Софроньевичу…
Борис Глебович пропустил момент появления Зои Пантелеевны. Когда нечаянно встретился с ней глазами, словно обжегся, ухватился за оголенный провод под напряжением — столько было во взгляде ее муки, внутренней неизбывной боли… Она держала в руках букетик полевых цветов, изломанный и измятый, как видно, только что поднятый ею с пола; поникшие цветочные головки сиротливо склонялись к ней на грудь и сливались со своими блеклыми собратьями на ее домашнем ситцевом халатике; волосы ее, прибранные в спешке, кое-как стихийно рассыпались белокурыми прядями, и, верно, оттого казалась она сейчас особенно несчастной и одинокой. Борис Глебович едва не кинулся к ней, но она уже отвела взгляд и что-то тихо рассказывала Аделаиде Тихомировне. Ему нестерпимо захотелось услышать ее голос, и он приблизился…
— Я Федюшку мыла, младшенького. Тут Петруха прибегает, говорит, что вас убивают. Дела все бросила и вместе с ним бегом к Митрофану Сергеевичу и к вам…
