— Ох, как я энто знаю! Я кажный день…
«А ведь это и вправду хорошо, что вчера так случилось, да и вообще… — подумал Борис Глебович. — Если б не обобрали нас, как липку, разве собрались бы мы здесь? Узнали бы друг друга? Полюбили бы? А коль не задали бы нам перцу вчера, разве вспомнили бы, что люди, что имеем право на уважение? Теперь себя уважать можно! Гипноз, обманщики от фонда — все чушь, ерунда, когда себя уважаешь. Тогда и Ангелу своему не стыдно в глаза посмотреть. А что сердце болит, так оно еще не известно: может, там, в городе, в четырех стенах, оно бы уже разорвалось. Здесь для него смысл биться появился: хотя бы в том, чтобы смотреть на всех и радоваться, как жизнь их выстраивается и налаживается. Вот и Зоя Пантелеевна, быть может, счастье найдет… — тут Борис Глебович ощутил, что на сердце опускается грустное облачко. — Нет, я все решил: так и будет! Все будет, как и должно быть…» Он еще раз обвел всех взглядом и подумал, что нет для него сейчас никого ближе и дороже.
«Вот ведь как жизнь повернулась! Не знаем, где найдем и где потеряем… Чудеса, право слово… А отец Павсикакий замечательный и говорил все правильно… Да, все правильно! Ведь Сенат, если по большому счету брать, — он не только здесь — везде! Весь народ выселен в сарай, в Сенат, одним словом, а те, кто в хоромах и во дворцах, — те и не народ вовсе, а нашествие, напасть! Но за что? Для чего? Для чего это все нам? Не для того ли, чтобы вдруг почувствовали друг друга, простили и помогли друг другу, чтобы полюбили? Ведь если полюбим, что они нам смогут сделать? Что они тогда против нас?»
Тут Борису Глебовичу показалось, что мысль его поднимается и охватывает всю землю, весь мир: «Силища-то какая в нас! Как же, наверное, они боятся, чтобы никто не узнал про то, не догадался! Но мы ведь узнали! И другие узнают! Тогда поберегись!»
— Борис Глебович, дорогой, уделите мне пару минут, — перед ним стоял отец Павсикакий и ласково заглядывал ему в глаза. — Простите, что думушку вашу глубокую прервал.
— Да нет, что вы, — Борис Глебович смутился, — я и вправду что-то задумался, мысли всякие одолели…
— Значит, существуете, раз мыслите, — улыбнулся в бороду отец Павсикакий, — давайте на улочке в уединении поговорим…
Они вышли во двор и медленным шагом двинулись вдоль стен Сената.
— Вы только продумайте, — задумчиво сказал отец Павсикакий, — ведь мы с вами по возрасту старше большей части человечества. Несколько миллиардов человек родилось уже после того, как мы выучились, первый раз влюбились, успели наделать множество ошибок, попробовали себя на том или ином поприще. Каждый из нас теперь на своем, Богом ему определенном месте. Взять, к примеру, вас. Многие родились уже после того, как вы остались ни с чем, в этой глуши, или же, наоборот, что-то приобрели в этих тихих приютах — не знаю, вам видней. Многие еще идут: кто-то в начале пути, кто-то — в середине, но кто-то — уже в конце… Быть может, это мы? Быть может, пора нам подумать о том, что за той дверью, которая теперь перед нами? Помните: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное… время разбрасывать камни и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий…»[12] И наше время теперь — собирать камни и уклоняться от объятий. В этом нет ничего противоестественного — каждый подходит к такому рубежу. И нужно найти в себе мудрость и силу понять и принять это. «Собирать камни…» Но кто не собирает с Ним, тот расточает. «Кто не со Мною, тот против Меня»[13] — помните? Нам нужно думать об этом. С кем мы? Если со Христом, если верим в Него и Его Церковь, Православную Церковь, то должны прислушаться к тому, что говорит Церковь, и поступить так, как она учит. С кем мы?
— Я не против Него, — Борис Глебович ухватил взглядом твердый профиль отца Павсикакия, — и не держусь за свои мечты — слишком далеко они уводят. Но голос Ангела… вот что важно.
— Ангела? — переспросил священник и приостановился. — Вы слышали его голос? Тогда вам нетрудно будет подарить миллиардам остающихся их романтические настроения. Пусть они влюбляются, устраивают семейные очаги, рождают детей. Вас не должна пугать вечность — вы уже имеете знание о ней. Но только этого мало. Надо готовить себя к вечности, соединиться с ней уже при жизни — через Таинства. К этому я вас и призываю. Я, быть может, и не стал бы спешить, но Наум — не стану этого скрывать — просил меня не медлить. Я не смею не доверять ему. Так что — прошу вас.
— Что от меня требуется?
— Сегодня прочтете правило, Наум вам подскажет. Завтра утром — молитвы перед причащением, а потом — в храм. Исповедаетесь и, даст Бог, причаститесь. А далее — уж как Бог положит…
После ухода отца Павсикакия Борис Глебович, не замечая, что делает это, все бродил вокруг Сената. Вечность стыла в его венах, и он не узнавал никого из встречных, пока вдруг лоб в лоб не столкнулся с Порфирьевым. Сжатая в нем вечность шевельнулась, раздвинулась и охватила теперь их обоих.
— Послушай меня, Василий Григорьевич, — без всякого вступления попросил Борис Глебович: — женись на Зое Пантелеевне, люби ее и детей, как она тебя полюбила!
— Что? — опешил Порфирьев.
— Вы будете счастливы, — Борис
