— и надмогильные двери над ними разомкнутся и выпустят на волю их истомившиеся души…
Борис Глебович сел на постели, пытаясь вникнуть в читаемое Наумом, но смысл слов ускользал, и он просто отдался их течению, их успокоительной, умиротворяющей силе…
«К Тебе, Владыко Человеколюбче, от сна восстав прибегаю, и на дела Твоя подвизаюся милосердием Твоим, и молюся Тебе: помози мне на всякое время, во всякой вещи…» — читал Наум. Иногда он крестился и склонял голову в поклоне, и Борис Глебович делал то же самое.
Он видел, как поднял голову над подушкой профессор, окинул их сонным затуманенным взглядом, откинулся обратно и наглухо закрылся одеялом; солнечный поток накрыл Анисима Ивановича. Тот вздрогнул, проснулся и тут же выскочил из постели, понимающе кивнул Борису Глебовичу и бочком скользнул на улицу…
«Пресвятая Владычице моя Богородице, святыми Твоими и всесильными мольбами отжени от мене смиреннаго и окаяннаго раба Твоего, уныние, забвение, неразумие, нерадение…» — читал Наум, и Борис Глебович опять пытался вместить это в себя, но тут же отвлекался: мысли, как и сенатовские мухи, метались туда-сюда и жужжали о чем-то своем. Он посмотрел на откинутые на спинку кровати брюки Савелия Софроньевича. Штанина была испачкана сажей (то-то он чувствовал давеча слабый дух костра!) — значит, опять задушевно беседовал вчера Савелий с Петрухой у комелька. Ей-богу, как дети… А Наум уже читал правило к причащению, о чем сам в положенном месте предупредил. «Когда-нибудь мы все делаем в первый раз, — подумал Борис Глебович. — Надо — значит, надо… А отец Павсикакий приличный человек, да что там — умница!» Он стал припоминать вчерашние слова священника, но тут Наум захлопнул молитвослов.
— Все, пора, — сказал он, вставая, — едва поспеем к исповеди. Пошли с Богом.
— А далеко идти? — поинтересовался Борис Глебович.
— Версты три с половиной, — пожал плечами Наум, — Гробоположню обойдем с севера — дорога там хорошая, не утрудимся.
Утренняя свежесть, птичий гомон из сада, небо, вызолоченное на востоке солнцем, — все это разом обрушилось на Бориса Глебовича, как только оказался он на дворе… Его едва не оторвало от земли, едва не унесло ввысь: такой бодрости и силы он уж давно не ощущал в себе. Вот она, жизнь!
— Идем же! — поторопил он Наума и быстро зашагал в сторону главной аллеи.
Тихо шелестели, переговариваясь, листья в липовых кронах, и в их шепоте Борис Глебович улавливал давешние интонации Наума. Между деревьями мелькнуло опухшее со сна лицо кастелянши Людмилы: она удивленно вытаращила глаза и тут же скрылась за кустом акации. У Бориса Глебовича возникло странное желание окликнуть ее и позвать с собой — он даже приостановился, но, взглянув на удаляющегося Наума, передумал.
Они шли через лес, потом полем. Борис Глебович пару раз пытался окликнуть Наума, но тот не отозвался и даже чуть прибавил шагу. Борис Глебович вынужденно пожал плечами: что ж, помолчим — не привыкать.
Справа на поле клином надвинулась роща, и первой в этой древесной рати, как воевода, стояла огромная, метров двадцати в рост, береза. Она целилась вершиной прямиком в низкие облака, и, казалось, еще чуть-чуть — нанижет их на себя, как белую кудель на лучину. «Экая сила», — подумал Борис Глебович, но тут, разорвав цельность восприятия, обратил внимание на подробности: ветви жалобно и виновато дрожали на ветру и тянулись вниз, к корням. Береза словно плакала, повинно склонив голову. О чем? Может быть, о том, что так бездумно вымахала ввысь? Что так непреодолимо высока и стройна? Что белый сарафан ее так наряден и чист — не чета каким-то там осиновым или вязовым кафтанам?.. Береза смотрела вершиной в самое небо, но перед ним же и смиренно склоняла ветви. Чтo ее сегодняшняя красота? Недалек час, когда и она повергнется ниц, истлеет и смешается с земным прахом… «Из земли взят и в землю отыдеши…» В землю… Борис Глебович вдруг представил себя лежащим в глубине разверстой могилы, увидел падающие сверху комья земли и даже ощутил ее вкус — вкус праха и тлена. Ему стало невыносимо жаль самого себя. «Не надо», — чуть не вскрикнул он, но видение тут же отступило, и взгляд его окунулся в безконечность неба… «Да уж, — облегченно перевел он дух, — вот где воистину сила, без конца и края!» Он ускорил шаг, поравнялся с Наумом и спросил:
— А ты знаешь, что человек никогда не устанет смотреть на небо? И на воду не устанет, и на огонь. На самое красивое женское лицо смотреть надоест, а на небо — никогда. Удивительно!
— За все слава Богу, — коротко и как будто невпопад ответил Наум. — Почти пришли, вон уж и храм виден. — Он приостановился и осенил себя крестным знамением: — Господи, помилуй! Святителю отче Николае, моли Бога о нас!
— Храм Никольский? — догадался Борис Глебович.
— Великий это угодник Божий, чудотворец, — кивнул на ходу Наум и заспешил навстречу поднимающемуся с каждым шагом все выше в небо голубому куполу.
