Борис Глебович почувствовал, что каменеет грудью, и потянулся за нитросорбидом. Рядом с ним бабка Агафья, пришептывая: «Свят, свят, свят!» — крестилась и била головой поклоны…
В автобусе воцарилось молчание, соответствующее именованию здешних мест, и лишь Мокий Аксенович, привстав над сиденьем, торжествующе грозил кому-то пальцем и с сипением, словно выпуская из себя избытки пара, шептал:
— Съели? Съели? Съели?..
— Так вот она какая, эта самая Положня, с этаким кладбищенским колоритом, — задумчиво протянул Анисим Иванович и так взглянул Борису Глебовичу в глаза, что тот тут же подумал: «А он, как и я, все уже понял».
— Ну что ж, не хотели нас расстраивать, — нашлась вдруг Аделаида Тихомировна и взялась всех успокаивать. — В русском языке приняты сокращения. Это языковая норма. Не так ли, Капитон Модестович?
— Топонимика — вещь непредсказуемая, — пожал плечами профессор, — бывают такие ойконимы[1], что произнести вслух культурному человеку просто невозможно.
— Вот видите! — всплеснула руками Аделаида Тихомировна и тут же затянула: — Надежда — мой компас земной…
«А ведь и она терзается, — догадался вдруг Борис Глебович, — и другие, верно, тоже?» Он по-настоящему испугался и кинул под язык сразу две таблетки.
Деревня Гробоположня показалась ему пустынной и мрачной: дома покосившиеся, осевшие в землю и, словно исподлобья, настороженно выглядывающие черными глазницами окон. Не единой живой души, будто вымерли все. Да уж, действительно гробоположня… Впоследствии он убедился в ошибочности этого первого впечатления: деревня как деревня, вовсе не мертвая, но лишь, как и все прочие, доживающая свое последнее отпущенное ей власть предержащими время…
Вдруг на обочине, у съехавшего набок сарая с прогнувшейся внутрь крытой дранкой крышей, он увидел нечто совершенно здесь невозможное; он увидел юношу в белой — белее всего, что можно вообразить, — длиннополой одежде, в поясе; крест на крест на груди он был перетянут золотой лентой; волосы, такие же золотые, мягко ниспадали на плечи; лицо его сияло, так что глазам было больно смотреть.
«Что это?» — вздохнул Борис Глебович разом осипшим голосом. Нет, он не испугался. Это было совершенно иное чувство: он испытал какой-то мгновенный, неведомый ему доселе восторг — будто исполнилась самая его заветная мечта. Все это длилось только миг — сарай и юноша подле него остались позади. Борис Глебович выкручивал шею, но уже ничего не мог разглядеть.
— Вы видели? — шепотом спросил он у бабки Агафьи, но та лишь испуганно съежилась и опять перекрестилась. «А вы?» — хотел он было крикнуть всем — всем пассажирам автобуса, — но, взглянув на окружающие его лица, равнодушные и напряженные, стал остывать и успокаиваться…
Автобус между тем миновал деревенские пределы и, застилая пространство за задним стеклом клубами пыли, тащился по проселочной дороге к лесу, который по приближении оказался заброшенным парком. Борис Глебович, не имея сейчас сил на осмысление приключившегося ему видения, постарался переключиться на происходящее. Атмосфера в салоне оттаяла, пенсионеры, оглядываясь по сторонам, оживленно переговаривались. В перспективе обсаженной липами аллеи открылся вид на старинную усадьбу — комплекс из нескольких зданий и хозяйственных построек. Автобус остановился у двухэтажного дома, выкрашенного в желтые и белые тона. У центрального, с четырьмя колоннами, портика уже были припаркованы серебристый «Мерседес», микроавтобус с надписью «Пресса» на боку и черный лимузин гендиректора фонда. В группе стоящих рядом людей Борис Глебович разглядел жизнерадостного Проклова и того самого Коприева — приземистого лысого толстяка, чей портрет он не далее как вчера лицезрел в актовом зале. Даже на фоне небрежно одетых представителей прессы зам главы на первый взгляд выглядел весьма непрезентабельно: брюки висели на нем мешком, расстегнутый пиджачок явно не мог охватить вываливающийся живот и от того казался маломерным. Но и рядом с разряженным, как манекен в магазине модной одежды, и по-барски вальяжным Нечаем Неждановичем Коприев не терял важного начальственного вида. Более того, он выделялся им, он весь был пропитан этаким властительским духом, словно оттиснут был свыше незримой печатью с надписью «Начальник».
В салон заглянул некто, по виду охранник, и попросил всех с вещами на выход. Пенсионеры высыпали на полянку и, тихо переговариваясь, прижались к автобусу. Проклов призывно махнул рукой:
— Подходите ближе, господа, не стесняйтесь: сегодня среди нас нет начальников и подчиненных — сегодня мы все друзья, объединенные общей радостью. У вас теперь новый красивый благоустроенный дом, — гендиректор широко обвел рукой окружающее пространство, — вас ждет чуткая опека и забота. Впрочем, об этом вы уже знаете. Несколько слов о вашем новом доме. Когда-то здесь была усадьба дворян Ваниных-Петрушкиных, в советские годы тут был устроен музей, а сейчас заботами и попечением нашего фонда все это выкуплено, отремонтировано и предоставляется, так сказать, вам в безсрочное пользование. Пользуйтесь на здоровье этим пансионатом! Да, а сейчас слово нашему покровителю, нашему, так сказать, защитнику — заместителю главы областной администрации Кириллу Кирилловичу Коприеву. Прошу вас! — Нечай Нежданович церемонно поклонился и отступил назад.
