— Ай, да, ну, тебя, — махнул он рукой, — своего, поди, уж скоро ничего не останется, хлеб с молоком из Турции будем завозить.
Автобус меж тем остановился. «Магазин Маяк», — низким барионом вмешался в текст безконечной песни водитель. Со вздохом распахнулись стеклянные двери, в салон вскарабкалась бабуля с костыльком и какой-то подвыпивший мужик в спортивном костюме образца середины шестидесятых.
— Ваши документы на проезд? – надвинулась на него кондуктор.
— Сей момент, – охотно откликнулся мужичек и вывернул единственный карман вылинявших спортивных трико. Семен Никифорович машинально подметил, что наружу не выпало ни крошки, не единой даже самой наималейшей дрянинки, которые неизбежно заводятся в каждом кармане, если, конечно, не опорожнять их по нескольку раз на дню. Мужичек тщательно ощупывал вывороченный мешочек кармана и дурашливо пожимал плечами:
— Было, было. Сей момент.
— Гражданин, предъявляйте! – напирала кондуктор.
— Сейчас, уже скоро, — опять пообещал мужичек.
Эти его последние слова… нет, сам этот голос, показался Семену Никифоровичу необыкновенно знакомым. В груди захолодело, а в голове автоматом сработала бормашина памяти; застрекотала, рассверливая утоптанные жизнью и забытые пласты времени… Семен Никифорович вспомнил, узнал… и это, надо сказать, стало еще одним неприятным сюрпризом сегодняшнего дня. Мысленно он примерил на дурашливого мужичка клетчатый пиджак с кожаными латками на локтях. Ну, конечно, он — Володька, инженер технолог из их БТИ. Но в каком же виде! Семен Никифорович испугался, что вот сейчас придется признаться к Володьке, поздороваться, что-то сказать. Только как? Стыдно! Что люди подумают? Он отвернулся к окну, пытаясь припомнить сколько они не виделись. Лет десять, поди, или поболее того?
Володька меж тем вытворял невесть что. Он вдруг встал на четвереньки и вскинул по козлиному ноги вверх.
— Гражданин, — опешила кондуктор, — вы что делаете? Поднимитесь. Не хотите платить – выходите.
— Эх, жисть козлячья, — заблеял Володька, — по мне, что на ногах, что на башке прыгать. Граждане, подайте инвалиду второй группы, жертве тоталитарного режима. Червонец на лекарство.
— Залил зенки, змей, — заквохтала бабка, взмахнула костыльком и стукнула по полу, — алкаши, людям прохода не даете!
Кондуктор закричала водителю, чтоб остановился, пассажиры зашумели, бабка вспомнила про милицию и еще пуще замельтешила в воздухе своим костыльком. А Семен Никифорович, желая стать совсем невидимым, прижался лбом к стеклу. Он тоже кое-что вспомнил… Конец восьмидесятых. Их институт тогда затрещал по всем швам и начал заваливаться набок. Народ с непривычки перепугался, а потом засуетился и намылился разбегаться кто куда. И ведь понадобился ему этот злополучный червонец — красный, нынче уже подзабытый, тот самый, что с профилем[4]. Помнится, Володька расставался с ним неохотно.
— Когда отдашь? — спросил испытующе заглядывая в глаза.
— Да сто раз еще увидимся, — пообещал Семен Никифорович, — недельку подождешь?
— Недельку — да, — Володька на прощание протянул руку, — позвонишь.
Но Семен Никифорович не позвонил — ни через неделю, ни через месяц. С деньгами было худо, и он все откладывал. Позже подумал, что уж слишком много времени прошло. 'Встречу — отдам', — успокаивал себя. Но не встретил, а потом вроде как и вовсе забыл. Ан нет, оказывается помнил: где-то в подспудной памятной глубине краснел тот давний червонец краской стыда будущей встречи — сегодняшней! Стоило лишь увидеть Володьку, и все разворошилось. Стыд ожег щеки снаружи и мозг изнутри. Семен Никифорович раз-другой ударился лбом о стекло. 'Сейчас он попросит отдать, — подумал с ужасом, — и будет прав. При всех скажет, мол, отдавай червонец, негодяй! Может не заметил? Да нет, заметил. Иначе зачем про червонец сказал? А я еще и Аркадию давеча отказал. Вот ведь сволочь…'. Семен Никифорович еще сильнее и звонче боднул стекло. Звук привлек внимание.
— Гражданин, вам плохо? — спросил сидящий сзади пожилой мужчина.
— Что? — испуганным шепотом отозвался Семен Никифорович. — Нет, нет, все нормально.
Автобус меж тем
