намучился я. Крест это мой. Знал бы ты, Петруха, все, так век бы меня благодарил, что освободил я тебя от нее…
— Да что ты, Николай Антонович? — Петр Петрович просто поперхнулся от удивления. — Что ты говоришь-то?
— Правду говорю, — Николай Антонович подпер было подбородок рукой, но она соскользнула, и голова живо ухнула вниз.
«Да он пьян совсем, — окончательно убедился Петр Петрович и спросил:
— Зачем мне все это говоришь, Николай? Зачем мне это знать?
— Так ведь надо ж иногда правду сказать, жжет она меня, веришь? — Николай Антонович резко выпрямился, повернул голову и пристально взглянул на Петра Петровича, прямо в глаза. И такая боль была в его взгляде, такая мука, что тот не нашелся с ответом и замолчал. А Николай Антонович продолжал:
— Скажу тебе, как на духу, раньше я выпить был не прочь. Это когда мы на заводе с тобой повстречались. Выпивал по поводу и без поводов. Праздников и юбилеев, сам знаешь, хватало. Приглашали меня часто и туда и сюда. Клавдия-то сердилась поначалу, а потом и сама со мной рюмку другую стала принимать. Я и не заметил, как втянулась она. Потом уж поздно стало. Потом, как у меня приступ случился, микроинсульт, так я вовсе пить зарекся. А Клавдию-то поди заставь бросить? Она подруг стала приглашать пьющих, работу бросила. Я за порог, а к ней уж цепочкой тянется, за стены держась, всякая пьянь синемордая. И чего я только не делал? И разгонял всех, и в милицию подруг ее сдавал — все безполезно. Она потом пропадать стала где-то: уйдет, и нет ее дня два-три. Уж как я ее просил? Как просил, на коленях стоял: брось! Нет, не в ее это было, видно, уже власти — скрутила ее эта лихоманка злая в бараний рог. До чего дошло? Уж дети мне говорят: разводись, мол, отец. Стыдно ведь им матери такой!
— И что же? — совсем тихо спросил Петр Петрович, которого эти нежданные откровения ввергли, прямо таки, в ужас. «Вот ведь как, — думал он, — мне и во сне такое не приснилось бы. Как же, с Клавкой и такое?»
— Что-что? — Николай Антонович вдруг закашлялся и схватился руками за голову, — Что-что? — продолжил, отдышавшись. — Хотел я не раз на развод подавать, да духу не хватило. И на работе не хотел неприятностей, да и любил я ее, и сейчас, кажется, еще люблю. Она ведь как отойдет, ласковой становится, прощение просит. Так-то, брат Петруха…
Николай Антонович замолчал и сидел тихо, покачивая в такт головой, словно музыку какую слышал. И Петр Петрович молчал, искоса поглядывая на старого друга. Да и о чем говорить-то еще было? Сочувствовать? Советы давать? Так нужно ли это сейчас? Наверное, лучше просто рядом посидеть, помолчать…
— Ты не жалей меня, — сказал вдруг Николай Антонович, словно догадавшись о тайных думах Петра Петровича, — Я жалости твоей не достоин. Я, если хочешь знать, презрения твоего достоин, потому как много гадости и вреда тебе сделал.
— Да чего уж там? — промямлил Петр Петрович. — Брось ты Николай.
— Вот тебе и «чего уж там». Бог шельму метит. Вот и пометил Он меня такой-то Клавдиеной болезнью. Поделом, как говорится.
Николай Антонович опять закашлялся и потер виски.
— Ты не думай, — продолжил, — что это я по пьяни тебе говорю. Напился, мол, мужик и нюни распустил. Я, если хочешь знать, лет десять уж ни капли в рот не брал. И сегодня граммов сто пятьдесят всего выпил, с горя. Руки опустились: Клавдии-то четвертый день уж нет. Не знаю, уж, жива ли? А ведь клялась мне самыми страшными клятвами. И что делать?
«Вот тебе и все Колькино счастье, — размышлял Петр Петрович и глядел с жалостью на бывшего сотоварища, — я-то завидовал ему, мол, как сыр в масле он катается. А у него-то похлеще моего будет? Вот ведь судьба-судьбинушка!»
— Не знаю я, что тебе делать, — признался он, — неожиданно это все для меня. Я, так, напротив, считал тебя чуть ли не баловнем судьбы. Завидовал даже.
— Теперь можешь перекреститься, — Николай Антонович поднялся, — получил, мол, Колька свое. Слава Богу! Так ему, аспиду!
— Да что ж я, иуда какой? — развел Петр Петрович в стороны руками и хотел уж обидеться, да вспомнив про злые свои мысли, опустил голову.
В этот самый момент ворота со скрипом приоткрылись и внутрь протиснулся выстриженный на лысо парень, здоровенный, что твоя оглобля. Он зыркнул глазами по сторонам и, заметив мужиков, неспешно вразвалку двинулся к ним. Шел он, поводя широченными плечами
