говоря, предмет может быть столь эротичен.
Настал мой черед разоблачаться.
— В чем дело? — Гас с притворным испугом подергал меня за рукав. — Ты еще одета? Давай-ка снимай это, быстро-быстро.
Мне стало смешно: как будто я маленькая девочка, а мама меня раздевает.
— Ноги прямо, — приказал он, встав в изножье кровати, взялся за мыски моих колготок и потянул на себя. Я услышала треск рвущихся ниток и расхохоталась еще громче.
— Руки вверх! — рявкнул он, стаскивая с меня майку. — Господи! Куда пропало твое лицо?
— Здесь оно, — пробормотала я сквозь майку. — Рукава ты снял, а ворот расстегнуть забыл.
— Слава богу; я уж думал, что от страсти оторвал тебе голову.
Я была раздета в рекордно короткий срок, но, как оказалось, впервые в жизни не стесняюсь и не стыжусь своего тела. Скромничать и жаться не было возможности: Гас относился к происходящему слишком легко, как будто так и надо.
— Ты случайно не студент-медик? — с подозрением спросила я.
— Нет.
Гас не очень утруждал себя любовными играми, если не считать прелюдией к сближению вопрос: «Тебе хорошо?» Он был абсолютно готов и стремился непосредственно к цели (или в цель? Любопытная игра слов). Его энтузиазм, конечно, меня восхитил: значит, я действительно ему нравлюсь.
— Только не кончай в три секунды, — предостерегла я, а когда через три секунды он все-таки кончил, мы в обнимку покатились по кровати, умирая от смеха.
Затем Гас заснул, буквально лежа на мне, но я не была разочарована или рассержена. Я не орала на него, не требовала, чтобы он немедленно привел себя в порядок и ублажал меня, пока я не испытаю с десяток оргазмов, хотя как женщина девяностых годов двадцатого века имела на то полное право. Напротив, отсутствие у него большого сексуального опыта как-то успокоило меня, ибо означало, что мне не придется соответствовать изо всех своих слабых сил. Для меня в сексе главное — человеческое тепло и нежность
С ним я проскочила долгий, скучный этап узнавания и постепенного сближения и сразу перешла к влюбленности.
Поэтому я горько сожалела о необходимости ехать в гости к маме и попусту тратить время, которое могла бы провести если не вдвоем с Гасом, то хотя бы рассказывая о нем знакомым.
Единственное, что делало предстоящий визит более или менее сносным, — компания Дэниэла. У мамы дома я не смогу говорить о Гасе, но в поезде по пути туда и обратно у меня будет время пошептаться с Дэниэлом.
В четверг после работы я встретилась с Дэниэлом, мы спустились в метро и отправились в долгий путь до конечной по Пиккадилли-лайн.
— На этот вечер я могла бы придумать себе занятие поинтересней, чем ехать на край света с визитом к маме, — ворчала я, пока мы, стоя, тряслись в битком набитом поезде, где воняло мокрыми пальто, а весь пол был заставлен портфелями и хозяйственными сумками.
— Не забывай о папе, — напомнил Дэниэл. — Ты ведь и к папе в гости едешь. Разве это тебя не радует?
— Да, конечно, но я с ним толком поговорить не смогу, пока она рядом. И еще ненавижу потом уезжать от него. Чувствую себя ужасно виноватой.
— Люси, ты сама создаешь себе трудности, — вздохнул Дэниэл.
— Знаю, — улыбнулась я, — а может, мне так больше нравится.
Я не хотела, чтобы Дэниэл начал воспитывать меня прямо в вагоне метро, потому что знала, что толку в этом чуть, но Дэниэл из тех, кого легко остановить, если уж они закусят удила. А сколько дружб разбилось о скалы непрошеной помощи!
Когда мы вышли из метро, было темно и холодно, а нам предстояла еще пятнадцатиминутная пешая прогулка до маминого дома.
Дэниэл отобрал у меня сумку.
— Господи, Люси, она весит не меньше тонны. Что там?
— Бутылка виски.
— Для кого это?
— Да уж не для тебя, — хихикнула я.
— Мог бы и сам догадаться. Мне ты ничего, кроме всякого хлама, не даришь.
— Неправда! Разве плохой галстук я подарила тебе на день рождения?
— Спасибо, хороший. Во всяком случае, по сравнению с прошлым годом это явный прогресс.
— А что я тебе тогда подарила?
— Носки. Ты всегда делаешь мне «папочкины подарки».
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, галстуки, носки, носовые платки — такие вещи всегда дарят отцам.
— Я не дарю.
— Да? А что ты своему даришь?
— Как правило, деньги. Иногда бутылку хорошего бренди. А тебе в этом году я собиралась купить что-нибудь особенное. Я хотела подарить тебе книгу…
— Но у меня уже одна есть. Да, Люси, знаю, знаю! Этой шутке сто лет! — грубовато перебил меня он.
— Ладно, прощаю тебе эту банальность! Но кое-что я простить тебе не могу. Ты погляди на женщин, с которыми встречаешься!
— Люси! — рявкнул он так, что я испуганно вскинула на него глаза. Судя по голосу, он здорово разозлился, но тут же рассмеялся, недоуменно качая головой. — Люси Салливан, тебе слишком многое сходит с рук. Не понимаю, почему я до сих пор тебя не убил.
— И я не понимаю, — задумчиво сказала я. — Я с тобой такая недобрая. А главное, я не имею в виду того, что говорю. Я вовсе не считаю тебя тупым. Да, вкус на женщин у тебя, по-моему, просто ужасный, и обращаешься ты с ними действительно скверно, но во всем остальном ты вполне приличный человек.
— Вот расхвалила, дальше некуда, — ухмыльнулся Дэниэл.
Мы шли мимо рядов маленьких, одинаковых домиков, похожих на коробки. Стало еще холоднее.
Немного спустя Дэниэл заговорил:
— Так для кого оно?
— Что для кого?
— Виски. Для кого?
— Для папы, разумеется. Для кого же еще?
— Разве он до сих пор поддает?
— Дэниэл! Ты говоришь так, будто он совсем опустился, стал алкоголиком… В общем, ужасно.
— Просто Крис говорил, что твой отец вроде как завязал.
— Кто, папа? — презрительно скривилась я. — Папа бросил пить? Не смеши меня! С чего бы это?!
— А маме ты что везешь?
— Маме? — изумилась я. — Ничего.
— Нехорошо как-то.
— Нормально. Я никогда ей ничего не привожу.
— Почему?
— Потому что она работает. У нее есть деньги. А папа не работает, и денег у него нет.
— И тебе никогда не приходило в голову купить ей хоть какую-нибудь безделицу?
Я остановилась, встала перед Дэниэлом, чтобы преградить ему путь.
— Слушай, ты, подхалим несчастный, — сердито начала я. — На день рождения, Рождество и День матери я дарю ей подарки, и хватит с нее. Может, ты таскаешь своей маме подарки при каждом удобном
