на Сэндерса и с обычной вежливостью повернулся к Пеннику:
— Да, сэр? Я не вполне понял…
— Я тот, кого доктор Сэндерс именует чтецом мыслей, — сказал Пенник, не сводя глаз с лица собеседника. — Доктор Сэндерс говорил мне, что вы будете заниматься этим делом.
Мастерс покачал головой.
— Еще не знаю, сэр. Пока что мне не так много известно. Как бы то ни было, — доверительно сказал он, — если вы не возражаете изложить мне ваши собственные взгляды — разумеется, не для протокола и строго между нами, — я не стану отрицать, что это мне поможет. Присаживайтесь, сэр. Что вы хотите выпить?
Когда старший инспектор пребывал в таком настроении, следовало поостеречься.
— Благодарю вас, — ответил Пенник. — Я никогда не пью. Не то чтобы я был противником алкоголя, но он плохо действует на мой желудок.
— Да, многим было бы лучше обходиться без него, — заметил Мастерс, с глубокомысленным видом глядя на свою кружку. — Понимаете, беда в том, что, как скажут некоторые, дела не существует вовсе. Будет неловко, если мы поднимем шум, а потом выясним, что мистер Констейбл умер естественной смертью.
Пенник слегка нахмурился и озадаченно посмотрел на Сэндерса. Последнему вновь представилось мангровое дерево, вздымающее кроной тусклую ткань. Зрелище было не из приятных.
— Доктор Сэндерс не в состоянии многое сообщить вам об этом деле, — сказал Пенник. — Конечно, это не было естественной смертью.
— Вы тоже так считаете?
— Я это знаю.
Мастерс усмехнулся:
— Знаете, сэр? Тогда, возможно, вы даже сообщите нам, кто его убил?
— Конечно, — ответил Пенник. Он слегка коснулся своей груди. — Его убил я.
Глава 7
Именно это движение усилило впечатление неординарности. Сельский твидовый костюм Пенника был таким же неприметным, как у Сэма Констейбла, мягкую шляпу и трость он положил на стол. Его манеры были настолько сдержанными, что вызывали в памяти манипуляции с деревянной куклой. Но он не был куклой — на мизинце левой руки сверкнул перстень с гелиотропом.
Перстень до нелепости контрастировал с окружающей обстановкой — сельским пабом, воскресной буколической сценой с курами, солнечным светом, проникающим сквозь легкие занавески… Сэндерс был настолько поглощен своими наблюдениями, что не заметил выражения лица Мастерса. Зато он услышал голос инспектора:
— Что вы сказали?
— Я сказал, что его убил я. Разве доктор Сэндерс не говорил вам?
— Нет, сэр, не говорил. Значит, вот почему вы здесь. — Мастерс выпрямился. — Герман Пенник, вы хотите сделать заявление относительно смерти мистера Констейбла?
— Если желаете.
— Одну минуту! Я должен предупредить вас, что вы не обязаны ничего говорить, но, если сделаете это, все, сказанное вами…
— Все будет в порядке, инспектор, — заверил его Пенник.
Сэндерс видел скрывающиеся за его внешне невозмутимыми чертами усмешку и в то же время досаду.
— Хотя не понимаю, почему доктор Сэндерс не рассказал вам об этом, как, впрочем, и почему не открыл причину всей суеты. Доктор Сэндерс подтвердит, что я в присутствии всех остальных предупредил мистера Констейбла, что попытаюсь убить его. Я не сказал, что это обязательно произойдет, так как не был уверен, что мне это удастся, а только сообщил о своих намерениях. Не понимаю, как могло возникнуть какое-либо недоразумение. Я, безусловно, не претендую на владение сверхъестественными силами, и, насколько мне известно, никто не в состоянии предсказывать будущее. Я предупредил, что постараюсь его убить, и убил. Тогда к чему весь этот шум?
— Боже всемогущий! — с трудом выдохнул Мастерс. — Позвольте мне вставить слово, сэр! Повторяю, я должен предупредить вас, что вы не обязаны делать заявления, но если сделаете…
— А я повторяю, мистер Мастерс, что все будет в порядке. Мне сказали, что я могу делать любые заявления, не подвергая себя опасности.
— Кто вам это сказал?
— Мой адвокат.
— Ваш…
— Вернее, — поправился Пенник, — он был моим адвокатом. Я имею в виду мистера Чейса. Он отказал мне в своих услугах, поскольку думал, что я шучу. Но я не шутил.
— Нет, сэр?
— Нет. Перед убийством мистера Констейбла я спросил у мистера Чейса, могут ли меня обвинить в убийстве, если я совершу его при описанных мной обстоятельствах. Мистер Чейс ответил, что нет. Иначе я не стал бы рисковать. Я испытываю страх перед замкнутым пространством — оно меня нервирует, и эксперимент не стоил бы риска оказаться в тюрьме.
— Очевидно, сэр. А как вы относитесь к повешению?
— Вы все еще убеждены, что я шучу, мистер Мастерс?
Старший инспектор громко откашлялся.
— Ну-ну, сэр, не будем волноваться… Прошу прощения, доктор, этот человек безумен?
— К сожалению, нет, — кратко ответил Сэндерс.
— Благодарю вас, доктор, — серьезно сказал Пенник, но за его спокойствием Сэндерс разглядел вспышку злорадства, которая распространялась по лицу, словно сплющивая его.
— Тогда почему вы не обратились с вашим заявлением в местную полицию?
— Я обращался, — ответил Пенник.
— Когда?
— Как только полицейские прибыли. Я хотел убедиться, что мне ничего не грозит.
— И как они к этому отнеслись?
— Они согласились, что против меня ничего предпринять нельзя… Что же касается их чувств, то это другое дело. Полковник Уиллоу и бровью не повел, но суперинтендент Белчер сделан из менее твердого материала, и, думаю, только мысль о жене и четырех детях помешала ему сунуть голову в духовку.
Мастерс повернулся к Сэндерсу с видом угрожающего спокойствия:
— Это правда, доктор?
— Чистая правда.
— Тогда почему вы не сообщили мне?
— Я делаю это сейчас, — терпеливо ответил Сэндерс. — Вот почему вы здесь. Как и мистер Пенник, я предупреждал вас. Мне не казалось разумным… э-э… сообщать вам все сразу.
— Но, черт возьми, не могла же полиция тоже спятить!
— Полицейские не спятили, — заверил его Пенник. — Хотя вначале, похоже, разделяли ваше оригинальное мнение обо мне. Однако я согласен с вами, что доктор Сэндерс должен был все вам рассказать. Я сообщил обо всем ему и другим гостям в Форуэйзе, как только это произошло. По какой-то непонятной причине они — за исключением доктора — относятся ко мне с суеверным ужасом и даже отказались есть приготовленную мной пищу. Я пытался объяснить, но они не желали меня слушать. Конечно, я горд достигнутым успехом… — его лицо вновь осветила странная вспышка, — но я всего лишь человеческое существо и не претендую на сверхъестественное могущество. Подобные идеи — вздор.
Несколько секунд Мастерс дышал медленно и ровно, словно считая про себя. Потом он вскинул
